»Ищите себѣ въ другомъ мѣстѣ, а не здѣсь«, отвѣчаютъ всѣ да пятятся отъ нея прочь. А она ко мнѣ: не соглашусь ли я?
»Извольте«, говорю, »пани; я согласна.« Да и пошла за нею. »Все«, думаю, »что-нибудь себѣ заработаю. Труда я не боюсь. Надо жить, надо и трудиться, чтобы не было передъ Богомъ грѣха, а передъ людьми стыда. Нѣтъ нигдѣ лежачаго хлѣба.«
«Ищите себе в другом месте, а не здесь», отвечают все да пятятся от неё прочь. А она ко мне: не соглашусь ли я?
«Извольте», говорю, «пани; я согласна.» Да и пошла за нею. «Всё», думаю, «что-нибудь себе заработаю. Труда я не боюсь. Надо жить, надо и трудиться, чтобы не было перед Богом греха, а перед людьми стыда. Нет нигде лежачего хлеба.»
Привела меня пани на свой дворъ. Хоромки небольшія, комнатки низенькія, совсѣмъ покосились, а у стѣнъ стульчики неодинаковые стоятъ рядышкомъ, и занавѣски на окнахъ, и зеркальце виситъ такое, что посмотри въ него—и себя не узнаешь: такъ тебѣ лицо перекривитъ.
Встрѣтила насъ панночка уже взрослая, изъ себя видная и полная такая, Богъ съ ней.
»Что, маминька«, спрашиваетъ, »наняли?«
»Вотъ идетъ за мной. Какую-то деревенскую договорила.«
»Эхъ, маминька! что́ вы ни сдѣлаете, все безъ толку. На что́ эта вамъ деревеньщина? Она ничего не умѣетъ—ни платья выгла-
Привела меня пани на свой двор. Хоромки небольшие, комнатки низенькие, совсем покосились, а у стен стульчики неодинаковые стоят рядышком, и занавески на окнах, и зеркальце висит такое, что посмотри в него — и себя не узнаешь: так тебе лицо перекривит.
Встретила нас панночка уже взрослая, из себя видная и полная такая, Бог с ней.
«Что, маминька», спрашивает, «наняли?»
«Вот идет за мной. Какую-то деревенскую договорила.»
«Эх, маминька! что́ вы ни сделаете, всё без толку. На что́ эта вам деревеньщина? Она ничего не умеет — ни платья выгла-
