А онъ сестру такъ любилъ, какъ дитя свое родное. Только и думушки у него было, что Катря, только и заботы, чѣмъ бы утѣшить ее да повеселить.
Спрашиваетъ Данило, а старуха заплакала, да и говоритъ: »Никто уже тебя встрѣчать не будетъ, соколъ мой ясный, кромѣ меня старухи.«
»Что́ такое? какая бѣда случилась? гдѣ сестра?«
Старуха и разсказала ему, какъ сестра слюбилась съ Ляхомъ, какъ не слушала ни уговариваній ея, ни просьбъ, ни угрозъ.
»Вчера«, говоритъ старуха, »ввечеру пріѣхалъ ѣздокъ; Катря вышла; я за ней въ догонъ пустилась. Извѣстно, дѣло молодое: она скорѣй моего къ нему добѣжала. Схватилъ онъ ее на руки, да и помчалъ; только я ихъ и видѣла.«
»Не тотъ ли это Ляхъ, что на Максимчиномъ хуторѣ проживалъ?«
»Тотъ самый, мой голубчикъ! Бывало, куда ни пойдешь, всё на глаза попадается.«
Ничего больше не сказалъ Данило. Стоитъ, бѣлый какъ полотно, опустилъ глаза въ землю и задумался.
»Прощай, бабушка!« промолвилъ онъ вдругъ.
А он сестру так любил, как дитя свое родное. Только и думушки у него было, что Катря, только и заботы, чем бы утешить ее да повеселить.
Спрашивает Данило, а старуха заплакала, да и говорит: «Никто уже тебя встречать не будет, сокол мой ясный, кроме меня старухи.»
«Что́ такое? какая беда случилась? где сестра?»
Старуха и рассказала ему, как сестра слюбилась с Ляхом, как не слушала ни уговариваний её, ни просьб, ни угроз.
«Вчера», говорит старуха, «ввечеру приехал ездок; Катря вышла; я за ней вдогон пустилась. Известно, дело молодое: она скорей моего к нему добежала. Схватил он ее на руки, да и помчал; только я их и видела.»
«Не тот ли это Лях, что на Максимчином хуторе проживал?»
«Тот самый, мой голубчик! Бывало, куда ни пойдешь, всё на глаза попадается.»
Ничего больше не сказал Данило. Стоит, белый как полотно, опустил глаза в землю и задумался.
«Прощай, бабушка!» промолвил он вдруг.
