дешь мыкать, дочка, и въ могилу съ собой положишь горе!« Всё, бывало, тоскуетъ да печалится. А дочка смотритъ мамѣ въ глаза весело и ясно, да въ ладошки бьетъ: ничего не разумѣетъ.
дешь мыкать, дочка, и в могилу с собой положишь горе!» Всё, бывало, тоскует да печалится. А дочка смотрит маме в глаза весело и ясно, да в ладошки бьет: ничего не разумеет.
Время не стоитъ; лѣтъ прошло не мало. Ивга, хотя и привыкла понемногу къ своему положенію, да всё уже не такая стала, какъ прежде была. А дочка у ней выросла, какъ маковъ цвѣтъ,—хороша, свѣжа, какъ ягода луговая, весела, словно пташка пѣвучая. И какая была правдивая, чистая душа! отъ роду никто не слыхалъ, чтобы она кого осудила: такое уже у ней было любящее сердце. Чтобы тамъ ссориться съ кѣмъ-нибудь, какъ это дѣлаютъ другіе,—этого у ней и въ поминѣ не было. На вечерницахъ ли, въ хороводѣ ли, дома ли, со всѣми была она привѣтлива и весела, какъ ясочка.
Сватается за Наталю Михайло Бруй, паробокъ добрый и роду хорошаго; а что онъ любилъ ее искренно, это всѣ видѣли. Люди, бывало, обоими любуются. Сойдутся ли они гдѣ вмѣстѣ на свадьбѣ, или въ хороводѣ,
Время не стоит; лет прошло немало. Ивга, хотя и привыкла понемногу к своему положению, да всё уже не такая стала, как прежде была. А дочка у неё выросла, как маков цвет, — хороша, свежа, как ягода луговая, весела, словно пташка певучая. И какая была правдивая, чистая душа! отроду никто не слыхал, чтобы она кого осудила: такое уже у неё было любящее сердце. Чтобы там ссориться с кем-нибудь, как это делают другие, — этого у неё и в помине не было. На вечерницах ли, в хороводе ли, дома ли, со всеми была она приветлива и весела, как ясочка.
Сватается за Наталю Михайло Бруй, паробок добрый и роду хорошего; а что он любил ее искренно, это все видели. Люди, бывало, обоими любуются. Сойдутся ли они где вместе на свадьбе, или в хороводе,
