ми, а своихъ бьютъ не хуже великихъ господъ: лишь бы рука достала), говорятъ они: »Очень ужъ добръ панъ у васъ теперь: такъ говоритъ, что бѣда! Что мужика учить надо наукамъ всякимъ и жалѣть его слѣдуетъ, какъ брата родного, и нивѣсть что́! Ужъ очень премудро его выучили!«
И точно—онъ сперва говорилъ, что я-де и хаты вамъ новыя поставлю, въ три окошка; а потомъ вышло такъ, что и старыя-то развалились. Можетъ быть, его точно добру учили, да, знать, панскую природу не передѣлаешь.
Все село пріуныло; такіе печальные ходятъ всѣ, что глянуть на нихъ—тоска разбираетъ? Только Горпина немножко веселѣй другихъ: утѣшается дочкою малою, и про мірское горе забываетъ. Да не минуло и ее горе.
Захворала у ней дочка, кричитъ, плачетъ. Горпина и сама плачетъ надъ нею, да нечѣмъ пособить. Бѣгалъ старый свекоръ къ лекаркѣ,—не нашелъ ея дома, да и молодицъ-то никого не было: всѣ на панщину ушли. Наконецъ и за Горпиною пришли, спрашиваютъ: »Отчего не идешь на работу?«
ми, а своих бьют не хуже великих господ: лишь бы рука достала), говорят они: «Очень уж добр пан у вас теперь: так говорит, что беда! Что мужика учить надо наукам всяким и жалеть его следует, как брата родного, и нивесть что́! Уж очень премудро его выучили!»
И точно — он сперва говорил, что я-де и хаты вам новые поставлю, в три окошка; а потом вышло так, что и старые-то развалились. Может быть, его точно добру учили, да, знать, панскую природу не переделаешь.
Всё село приуныло; такие печальные ходят все, что глянуть на них — тоска разбирает? Только Горпина немножко веселей других: утешается дочкою малою, и про мирское горе забывает. Да не минуло и ее горе.
Захворала у неё дочка, кричит, плачет. Горпина и сама плачет над нею, да нечем пособить. Бегал старый свекор к лекарке, — не нашел её дома, да и молодиц-то никого не было: все на панщину ушли. Наконец и за Горпиною пришли, спрашивают: «Отчего не идешь на работу?»
