рилъ онъ только разъ, ни одной дѣвушки не тронулъ, да и на меня всего раза два взглянулъ, и то такъ, будто нехотя, мелькомъ. А мнѣ такое горе-досада: всѣ шутятъ, всѣ смѣются, а онъ всё стоитъ да брови подымаетъ. Вотъ я какого себѣ журавля выбрала! да ужъ нечего дѣлать, лишь бы поскорѣй изъ Крыма вернулись.«
»А что́ жъ тогда?« спрашиваю я.
»Будутъ насъ сватать и высватаютъ, какъ пить дадутъ.«
»А нуте, дѣвушки, повеличаемте Домаху!« да и начала:
Сия́ла зіронька, сия́ла,— |
»Да скажи-ка, Мотря, душка, кто это все тебѣ сказалъ?«
»Посылала я сороку бѣлобоку, а она мнѣ принесла двѣ вѣстоски подъ правымъ крылышкомъ: одну про Данила, а другую про Кирила.«
Такъ шутками да смѣшками, и отговорилась она, а правды не сказала.
рил он только раз, ни одной девушки не тронул, да и на меня всего раза два взглянул, и то так, будто нехотя, мельком. А мне такое горе-досада: все шутят, все смеются, а он всё стоит да брови подымает. Вот я какого себе журавля выбрала! да уж нечего делать, лишь бы поскорей из Крыма вернулись.»
«А что́ ж тогда?» спрашиваю я.
«Будут нас сватать и высватают, как пить дадут.»
«А нуте, девушки, повеличаемте Домаху!» да и начала:
Сия́ла зиронька, сия́ла, — |
«Да скажи-ка, Мотря, душка, кто это всё тебе сказал?»
«Посылала я сороку белобоку, а она мне принесла две вестоски под правым крылышком: одну про Данила, а другую про Кирила.»
Так шутками да смешками, и отговорилась она, а правды не сказала.
