А я всё не говорю: боюсь, какъ бы не высказать, что́ у меня на сердцѣ.
»Видишь, какая!« упрекаютъ меня дѣвушки: »ты насъ дичишься.«
»Да что́ жъ я вамъ скажу, сестрицы? Такъ мнѣ что-то не здоровится.«
Ужъ я не знаю, какъ мнѣ отговориться.
»Ну, такъ давай въ хре́щика, или въ короля́!«
Сцѣпятся руками и меня схватятъ, да и понесутся; хохочутъ, бѣгутъ такъ, что земля гудитъ.
»Эге, дѣвушки!« говоритъ Мотря, »у Домахи не наше гулянье на умѣ. А я, такъ знаю какая у ней печаль въ головѣ.«
Дѣвушки такъ и пристали къ ней: »Скажи, Мотря, сестрица наша, голубушка наша, скажи!«
»Полюбила наша Домаха чумака молодого перехожего.«
»А, а, того черняваго, высокаго! такъ-такъ-такъ! того, у котораго сапоги скрипятъ! О, да и хорошъ же онъ уродился! какой забавникъ рѣчистый! золотыя уста, нечего сказать!«
Меня будто жаромъ обсыпало. »Стыда у тебя нѣтъ, Мотря!« говорю я ей.
»Чего стыдишься? Я тебѣ истинную правду говорю. Развѣ не правду? А ну, побожись!
А я всё не говорю: боюсь, как бы не высказать, что́ у меня на сердце.
«Видишь, какая!» упрекают меня девушки: «ты нас дичишься.»
«Да что́ ж я вам скажу, сестрицы? Так мне что-то не здоровится.»
Уж я не знаю, как мне отговориться.
«Ну, так давай в хре́щика, или в короля́!»
Сцепятся руками и меня схватят, да и понесутся; хохочут, бегут так, что земля гудит.
«Эге, девушки!» говорит Мотря, «у Домахи не наше гулянье на уме. А я, так знаю какая у неё печаль в голове.»
Девушки так и пристали к ней: «Скажи, Мотря, сестрица наша, голубушка наша, скажи!»
«Полюбила наша Домаха чумака молодого перехожего.»
«А, а, того чернявого, высокого! так-так-так! того, у которого сапоги скрипят! О, да и хорош же он уродился! какой забавник речистый! золотые уста, нечего сказать!»
Меня будто жаром обсыпало. «Стыда у тебя нет, Мотря!» говорю я ей.
«Чего стыдишься? Я тебе истинную правду говорю. Разве не правду? А ну, побожись!
