современную антологію. Малѣйшее событіе, при немъ совершившееся, каждое лицо, мелькнувшее предъ нимъ, иллюстрированы и отчеканены его яркимъ и мѣткимъ словомъ»… «Иное мѣткое слово Тютчева,—прибавляетъ Аксаковъ:—скрывало въ себѣ, какъ въ зернѣ, цѣлое стройное міросозерцаніе, какъ будто вставляло новыя очки, освѣщало внезапно сокровенную основу предмета. Мало того: если собрать вмѣстѣ всѣ его изреченія и замѣтки, то нельзя будетъ не признать въ нихъ общаго, коренного единства мысли». Великое большинство зтихъ изреченій, острыхъ словъ забылось, погибло, но и по уцѣлѣвшимъ можно судить о ихъ глубинѣ, силѣ, ироніи, иногда переходящей въ безпощадный сарказмъ. Приводимъ нѣсколько образчиковъ.
— Австрію Тютчевъ называлъ «Ахилломъ», у котораго повсюду пятка.
— Къ Франціи онъ примѣнялъ стихъ Гёте о двухъ душахъ, живущихъ въ одной груди.
— Князя Горчакова называлъ «le Narcisse de l'écritoire», т.-е. Нарциссомъ чернильницы.
— Про одно высокопоставленное лицо онъ сказалъ, что «наружность у него, какъ у великаго человѣка («C’est une façade de grand homme»).
— Графъ Бейстъ пользовался нѣкогда громкой извѣстностью, будучи саксонскимъ министромъ. Тютчевъ въ дѣйствіяхъ Бейста видѣлъ довольно легкомыслія. Объ этомъ говорили въ одномъ пріятельскомъ кружкѣ послѣ обѣда. Кто-то, принимая чашку съ кофеемъ отличнаго саксонскаго фарфора, сталъ любоваться ея легкостью. «En fait de Saxe léger il n'y a que Beist»,—замѣтилъ Тютчевъ. (По части саксонской легкости нѣтъ выше Бейста).
— Когда князь Черкасскій былъ московскимъ городскимъ головою, московская дума подала всеподданнѣйшій адресъ политическаго содержанія, что̀ и повело потомъ князя Черкас-