Съ перваго появленія своего въ петербургскомъ свѣтѣ и до самой кончины Тютчевъ занималъ тамъ особенное, видное положеніе, благодаря замѣчательному уму, самостоятельности мысли, талантамъ и природному юмору. «Nous subissions le charme de ce merveilleux esprit» (Мы находились подъ очарованіемъ этого диковиннаго ума),—писалъ баронъ Пфеффель о Тютчевѣ. И дѣйствительно, всѣ, близко знавшіе поэта, или сталкивавшіеся съ нимъ, находились подъ обаяніемъ этого диковиннаго ума. Онъ былъ замѣчательный собесѣдникъ и, можно сказать, сверкалъ остротою своихъ импровизацій, рѣчей, своихъ «mots», запасъ которыхъ у него былъ неистощимъ. «Блескъ и обаянье свѣта,—говоритъ Аксаковъ:—возбуждали его нервы, и словно ключомъ било наружу его вдохновенное, граціозное остроуміе. Но самое проявленіе этой способности не было у него дѣломъ тщеславнаго расчета: онъ самъ тутъ же забывалъ сказанное, никогда не повторялся и охотно предоставлялъ другимъ авторскія права на свои нерѣдко геніальныя
изреченія». Тютчевъ, что̀ называется, сыпалъ этими изреченіями, необыкновенно удачными сравненіями, остротами, которыя переходили изъ устъ въ уста, запоминались невольно. «Когда бы не бояться изысканности,—писалъ князь П. А. Вяземскій:—то можно сказать о немъ, что если онъ и не златоустъ, то жемчужноустъ. Какую драгоцѣнную нить можно нанизать изъ словъ, какъ бы безсознательно спадавшихъ съ языка его! Надо составить по нимъ «Тютчевіану», прелестную, свѣжую, живую