удастся усвоить ее себѣ вполнѣ. Что̀ бы она ни дѣлала, въ духовной жизни Франціи есть такіе задатки и начала, которые всегда будутъ оказывать ей сопротивленіе—по крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ, пока будетъ на свѣтѣ Франція; таковы католическая церковь съ ея вѣрованіями и обученіемъ, христіанскій бракъ и семья, и даже собственность. Съ другой стороны, такъ какъ можно предвидѣть, что революція, вошедшая не только въ кровь, но даже въ душу этого общества, никогда не согласится добровольно уступить добычу, и такъ какъ мы не знаемъ въ исторіи міра ни одной формулы заклинанія, приложимой къ цѣлому народу,—то надо думать, что состояніе такой непрерывной внутренней борьбы, постояннаго и, такъ сказать, органическаго раздвоенія стало надолго естественнымъ состояніемъ новаго французскаго общества. И вотъ уже шестьдесятъ лѣтъ въ этой странѣ осуществляется такого рода сочетаніе, что государство, революціонное по принципу, тянетъ за собою на буксирѣ общество, которое лишь взбунтовано, между тѣмъ какъ правительство, власть, которая необходимо сродни имъ обоимъ, не будучи въ состояніи ихъ примирить, силою обстоятельствъ осуждено на ложное и жалкое положеніе, окружено опасностями и поражено безсиліемъ. Поэтому всѣ смѣнившіяся съ тѣхъ поръ французскія правительства, кромѣ одного—правительства конвента во время террора—при всемъ различіи ихъ происхожденія, ихъ ученія и стремленій, сходились въ одномъ: всѣ они (не исключая даже и того, которое явилось вслѣдъ за февральскимъ переворотомъ) гораздо болѣе подпадали революціи, чѣмъ представляли ее сами. Да оно и понятно: вѣдь они и жить-то могли лишь подъ
удастся усвоить ее себе вполне. Что́ бы она ни делала, в духовной жизни Франции есть такие задатки и начала, которые всегда будут оказывать ей сопротивление — по крайней мере до тех пор, пока будет на свете Франция; таковы католическая церковь с её верованиями и обучением, христианский брак и семья, и даже собственность. С другой стороны, так как можно предвидеть, что революция, вошедшая не только в кровь, но даже в душу этого общества, никогда не согласится добровольно уступить добычу, и так как мы не знаем в истории мира ни одной формулы заклинания, приложимой к целому народу, — то надо думать, что состояние такой непрерывной внутренней борьбы, постоянного и, так сказать, органического раздвоения стало надолго естественным состоянием нового французского общества. И вот уже шестьдесят лет в этой стране осуществляется такого рода сочетание, что государство, революционное по принципу, тянет за собою на буксире общество, которое лишь взбунтовано, между тем как правительство, власть, которая необходимо сродни им обоим, не будучи в состоянии их примирить, силою обстоятельств осуждено на ложное и жалкое положение, окружено опасностями и поражено бессилием. Поэтому все сменившиеся с тех пор французские правительства, кроме одного — правительства конвента во время террора — при всём различии их происхождения, их учения и стремлений, сходились в одном: все они (не исключая даже и того, которое явилось вслед за февральским переворотом) гораздо более подпадали революции, чем представляли ее сами. Да оно и понятно: ведь они и жить-то могли лишь под
