тораго она хочетъ упразднить все прошлое Италіи, всѣ историческія условія ея бытія, якобы запятнанныя и зараженныя католицизмомъ, предоставляя себѣ, чистымъ революціоннымъ отвлеченіемъ, привязать замышляемое ею государственное устройство къ республиканскимъ преданіямъ древняго Рима.
Въ этой безсмысленной утопіи любопытно то, что, несмотря на ея совершенно противоисторическій характеръ, у нея также есть свое всѣмъ извѣстное преданіе въ исторіи итальянской цивилизаціи. Она въ сущности есть не что̀ иное, какъ классическое воспоминаніе древняго языческаго міра, языческой цивилизаціи—преданіе, которое играло великую роль въ исторіи Италіи на всемъ ея протяженіи, которое имѣло своихъ представителей, героевъ и даже мучениковъ, и которое, не довольствуясь почти исключительнымъ господствомъ своимъ въ искусствахъ и литературѣ страны, много разъ пыталось сложиться въ силу политическую, чтобы овладѣть всѣмъ обществомъ въ цѣломъ. И замѣчательно, что всякій разъ, какъ это преданіе, это стремленіе хотѣло возродиться, оно являлось, подобно привидѣнію, неизмѣнно привязаннымъ къ одному и тому же мѣсту, именно къ Риму. Когда оно достигло до нашихъ дней, революціонное начало естественно должно было принять его и усвоить себѣ, ради заключавшейся въ немъ противохристіанской мысли. Недавно партія эта была побѣждена, и власть папы, повидимому, возстановлена; но нужно согласиться, что если что-нибудь могло еще усложнить то роковое стеченіе обстоятельствъ, которое заключаетъ въ себѣ римскій вопросъ, то это именно французское вмѣшательство, которымъ достигнутъ этотъ двойной результатъ.
торого она хочет упразднить всё прошлое Италии, все исторические условия её бытия, якобы запятнанные и зараженные католицизмом, предоставляя себе, чистым революционным отвлечением, привязать замышляемое ею государственное устройство к республиканским преданиям древнего Рима.
В этой бессмысленной утопии любопытно то, что, несмотря на её совершенно противоисторический характер, у неё также есть свое всем известное предание в истории итальянской цивилизации. Она в сущности есть не что́ иное, как классическое воспоминание древнего языческого мира, языческой цивилизации — предание, которое играло великую роль в истории Италии на всём её протяжении, которое имело своих представителей, героев и даже мучеников, и которое, не довольствуясь почти исключительным господством своим в искусствах и литературе страны, много раз пыталось сложиться в силу политическую, чтобы овладеть всем обществом в целом. И замечательно, что всякий раз, как это предание, это стремление хотело возродиться, оно являлось, подобно привидению, неизменно привязанным к одному и тому же месту, именно к Риму. Когда оно достигло до наших дней, революционное начало естественно должно было принять его и усвоить себе, ради заключавшейся в нём противохристианской мысли. Недавно партия эта была побеждена, и власть папы, по-видимому, восстановлена; но нужно согласиться, что если что-нибудь могло еще усложнить то роковое стечение обстоятельств, которое заключает в себе римский вопрос, то это именно французское вмешательство, которым достигнут этот двойной результат.
