ный ея исходнымъ началомъ. Она перестала быть, среди великаго человѣческаго общества, обществомъ вѣрующихъ, свободно соединенныхъ въ духѣ и истинѣ подъ Христовымъ закономъ: она сдѣлалась политическимъ учрежденіемъ, политическою силою, государствомъ въ государствѣ. По правдѣ сказать, во все продолженіе среднихъ вѣковъ церковь на Западѣ была ничѣмъ инымъ, какъ римскою колоніей, водворенной въ завоеванной странѣ.
Это-то устройство, привязавъ церковь къ праху земныхъ интересовъ, и создало ей, такъ сказать, смертную судьбу: воплотивъ божественное начало въ немощномъ и преходящемъ тѣлѣ, оно привило къ нему всѣ немощи и похоти плоти. Изъ этого устройства роковымъ образомъ вытекла для римской церкви необходимость войны, войны вещественной—необходимость, которая для такого учрежденія, какъ церковь, равносильна была безусловному осужденію. Изъ этого устройства родились та борьба притязаній и то соперничество интересовъ, которыя необходимо должны были привести къ ожѣсточѣнной схваткѣ между первосвященникомъ и имперіей, къ этому поистинѣ безбожному и святотатственному поединку, который, продолжаясь во всѣ средніе вѣка, нанесъ на Западѣ смертельный ударъ самому началу власти. Отсюда всѣ эти излишества и насилія, нагромождаемыя въ продолженіе вѣковъ, чтобы подпереть ту вещественную власть, безъ которой, по мнѣнію Рима, нельзя ему было обойтись для охраненія единства церкви, и которая однакоже въ концѣ концовъ, какъ и слѣдовало ожидать, разбила вдребезги это воображаемое единство: ибо нельзя отрицать, что взрывъ реформы въ XVI вѣкѣ въ основаніи своемъ былъ лишь реакціей христіанскаго чувства, слишкомъ
ный её исходным началом. Она перестала быть, среди великого человеческого общества, обществом верующих, свободно соединенных в духе и истине под Христовым законом: она сделалась политическим учреждением, политическою силою, государством в государстве. По правде сказать, во всё продолжение средних веков церковь на Западе была ничем иным, как римскою колонией, водворенной в завоеванной стране.
Это-то устройство, привязав церковь к праху земных интересов, и создало ей, так сказать, смертную судьбу: воплотив божественное начало в немощном и преходящем теле, оно привило к нему все немощи и похоти плоти. Из этого устройства роковым образом вытекла для римской церкви необходимость войны, войны вещественной — необходимость, которая для такого учреждения, как церковь, равносильна была безусловному осуждению. Из этого устройства родились та борьба притязаний и то соперничество интересов, которые необходимо должны были привести к ожесточенной схватке между первосвященником и империей, к этому поистине безбожному и святотатственному поединку, который, продолжаясь во все средние века, нанес на Западе смертельный удар самому началу власти. Отсюда все эти излишества и насилия, нагромождаемые в продолжение веков, чтобы подпереть ту вещественную власть, без которой, по мнению Рима, нельзя ему было обойтись для охранения единства церкви, и которая однако же в конце концов, как и следовало ожидать, разбила вдребезги это воображаемое единство: ибо нельзя отрицать, что взрыв реформы в XVI веке в основании своем был лишь реакцией христианского чувства, слишком
