отдѣлено этимъ неизмѣримымъ разстояніемъ отъ протестантства, православное ученіе нисколько не ближе стоитъ и къ ученію Рима, и вотъ почему Римъ, конечно, поступилъ не такъ, какъ протестантство: онъ не упразднилъ христіанскаго средоточія, которое есть церковь, въ пользу человѣческаго, личнаго я; но зато онъ проглотилъ его въ римскомъ я. Онъ не отвергъ преданія, а удовольствовался тѣмъ, что конфисковалъ его въ свою пользу. А развѣ присваивать себѣ божественное не значитъ то же, что отрицать его? Вотъ чѣмъ устанавливается та страшная, но безспорная связь, которою, черезъ долгій промежутокъ времени, начало протестантства примыкаетъ къ захватамъ Рима: ибо захватъ представляетъ ту особенность, что онъ не только родитъ возстаніе, но еще создаетъ въ свою пользу призракъ права.
Новѣйшая революціонная школа въ этомъ не ошиблась. Революція, которая есть не что̀ иное, какъ апоѳеозъ того же самаго человѣческаго я, достигшаго до своего полнѣйшаго расцвѣта, не замедлила признать своими и привѣтствовать, какъ двухъ своихъ славныхъ предковъ—и Григорія VII-го и Лютера. Родственная кровь заговорила въ ней, а она приняла одного, несмотря на его христіанскія вѣрованія, и почти обоготворила другого, хоть онъ и папа.
Но если очевидное сходство, соединяющее три члена этого ряда, составляетъ основу исторической жизни Запада, то исходною точкою этой связи необходимо признать именно то глубокое искаженіе, которому христіанское начало подверглось отъ навязаннаго ему Римомъ устройства. Въ теченіе вѣковъ Западная церковь, подъ сѣнію Рима, почти совершенно утратила обликъ, указан-
отделено этим неизмеримым расстоянием от протестантства, православное учение нисколько не ближе стоит и к учению Рима, и вот почему Рим, конечно, поступил не так, как протестантство: он не упразднил христианского средоточия, которое есть церковь, в пользу человеческого, личного я; но зато он проглотил его в римском я. Он не отверг предания, а удовольствовался тем, что конфисковал его в свою пользу. А разве присваивать себе божественное не значит то же, что отрицать его? Вот чем устанавливается та страшная, но бесспорная связь, которою, через долгий промежуток времени, начало протестантства примыкает к захватам Рима: ибо захват представляет ту особенность, что он не только родит восстание, но еще создает в свою пользу призрак права.
Новейшая революционная школа в этом не ошиблась. Революция, которая есть не что́ иное, как апофеоз того же самого человеческого я, достигшего до своего полнейшего расцвета, не замедлила признать своими и приветствовать, как двух своих славных предков — и Григория VII-го и Лютера. Родственная кровь заговорила в ней, а она приняла одного, несмотря на его христианские верования, и почти обоготворила другого, хоть он и папа.
Но если очевидное сходство, соединяющее три члена этого ряда, составляет основу исторической жизни Запада, то исходною точкою этой связи необходимо признать именно то глубокое искажение, которому христианское начало подверглось от навязанного ему Римом устройства. В течение веков Западная церковь, под сенью Рима, почти совершенно утратила облик, указан-
