еще не выяснилась въ Богеміи, и что то, что̀ волнуется и мечется на поверхности страны, не что̀ иное, какъ самый грубый либерализмъ, соединенный съ коммунизмомъ въ городахъ и, вѣроятно, нѣкоторою жакеріею по деревнямъ. Но это временное опьяненіе скоро разсѣется, и, судя по ходу событій, истинный порядокъ вещей не замедлитъ проявить себя. Тогда весь вопросъ для Богеміи будетъ состоять въ слѣдующемъ: разъ, что Австрія, послѣ потери Ломбардіи и настоящаго полнаго освобожденія Венгріи, должна распасться, что̀ сдѣлаетъ Богемія съ окружающими ее народностями, моравами, словаками, словомъ, съ семью или восемью милліонами людей одного съ нею языка и происхожденія? Будетъ ли она стремиться къ тому, чтобы сложиться на самостоятельныхъ основаніяхъ, или она согласится вступить въ нелѣпую рамку этого будущаго германскаго единства, которое никогда не будетъ ничѣмъ инымъ, кромѣ развѣ единаго—хаоса? Трудно предположить, чтобы этотъ послѣдній исходъ могъ представить ей много привлекательнаго; и въ такомъ случаѣ, она неизбѣжно сдѣлается жертвою всякаго рода непріязненныхъ дѣйствій и нападокъ, и для противодѣйствія имъ уже, конечно, ей не суждено опираться на Венгрію. Итакъ, чтобы разрѣшить вопросъ, къ какой державѣ Богемія невольно будетъ привлечена, невзирая на тѣ понятія, которыя руководятъ ею нынѣ, и на тѣ учрежденія, которыя будутъ управлять ею завтра, мнѣ остается только припомнить то, что̀ говорилъ мнѣ въ 1841 году въ Прагѣ самый національный патріотъ этой страны. «Богемія,—сказалъ мнѣ Ганка:—будетъ свободна и независима, полноправною хозяйкою у себя дома лишь въ тотъ день, когда
еще не выяснилась в Богемии, и что то, что́ волнуется и мечется на поверхности страны, не что́ иное, как самый грубый либерализм, соединенный с коммунизмом в городах и, вероятно, некоторою жакериею по деревням. Но это временное опьянение скоро рассеется, и, судя по ходу событий, истинный порядок вещей не замедлит проявить себя. Тогда весь вопрос для Богемии будет состоять в следующем: раз, что Австрия, после потери Ломбардии и настоящего полного освобождения Венгрии, должна распасться, что́ сделает Богемия с окружающими ее народностями, моравами, словаками, словом, с семью или восемью миллионами людей одного с нею языка и происхождения? Будет ли она стремиться к тому, чтобы сложиться на самостоятельных основаниях, или она согласится вступить в нелепую рамку этого будущего германского единства, которое никогда не будет ничем иным, кроме разве единого — хаоса? Трудно предположить, чтобы этот последний исход мог представить ей много привлекательного; и в таком случае, она неизбежно сделается жертвою всякого рода неприязненных действий и нападок, и для противодействия им уже, конечно, ей не суждено опираться на Венгрию. Итак, чтобы разрешить вопрос, к какой державе Богемия невольно будет привлечена, невзирая на те понятия, которые руководят ею ныне, и на те учреждения, которые будут управлять ею завтра, мне остается только припомнить то, что́ говорил мне в 1841 году в Праге самый национальный патриот этой страны. «Богемия, — сказал мне Ганка: — будет свободна и независима, полноправною хозяйкою у себя дома лишь в тот день, когда
