шего вѣка, быть-можетъ, нигдѣ такъ не глубока и не заражена ядомъ, какъ въ Германіи. Въ силу неизбѣжной послѣдовательности, Германія, по мѣрѣ того, что она предавалась революціи, чувствовала возрастаніе своей ненависти къ Россіи. И подлинно, обремененная благодѣяніями, ей оказанными, революціонная Германія не могла не питать къ Россіи непримиримой непріязни. Въ настоящую минуту этотъ припадокъ ненависти, повидимому, дошелъ до крайнихъ предѣловъ; онъ взялъ верхъ, я не говорю уже надъ разсудкомъ, но даже надъ чувствомъ самосохраненія.
Если бы столь грустная ненависть могла внушить иное чувство, кромѣ сожалѣнія, то, конечно, Россія могла бы почитать себя достаточно отмщенною при видѣ того зрѣлища, которое явила міру Германія вслѣдствіе февральской революціи; потому что едва ли не безпримѣрный фактъ въ исторіи видѣть цѣлый народъ, обратившійся въ подражателя другого народа въ то самое время, когда сей послѣдній предается самымъ неистовымъ крайностямъ.
И въ видахъ извиненія всѣхъ этихъ столь очевидно искусственныхъ волненій, которыя низвергли весь политическій строй Германіи и нарушили существованіе самаго общественнаго порядка, отнюдь нельзя признать, чтобы они были внушены искреннимъ, всѣми сознаннымъ чувствомъ необходимости германскаго единенія. Положимъ, что это чувство искренно; согласенъ, что это есть желаніе положительнаго большинства; но что же это доказываетъ? Къ числу самыхъ безумныхъ заблужденій нашего времени принадлежитъ и мечта, будто достаточно, чтобы большинство искренно и пламенно пожелало чего-нибудь, чтобы это желаемое уже сдѣлалось осуществимо.
шего века, быть может, нигде так не глубока и не заражена ядом, как в Германии. В силу неизбежной последовательности, Германия, по мере того, что она предавалась революции, чувствовала возрастание своей ненависти к России. И подлинно, обремененная благодеяниями, ей оказанными, революционная Германия не могла не питать к России непримиримой неприязни. В настоящую минуту этот припадок ненависти, по-видимому, дошел до крайних пределов; он взял верх, я не говорю уже над рассудком, но даже над чувством самосохранения.
Если бы столь грустная ненависть могла внушить иное чувство, кроме сожаления, то, конечно, Россия могла бы почитать себя достаточно отмщенною при виде того зрелища, которое явила миру Германия вследствие февральской революции; потому что едва ли не беспримерный факт в истории видеть целый народ, обратившийся в подражателя другого народа в то самое время, когда сей последний предается самым неистовым крайностям.
И в видах извинения всех этих столь очевидно искусственных волнений, которые низвергли весь политический строй Германии и нарушили существование самого общественного порядка, отнюдь нельзя признать, чтобы они были внушены искренним, всеми сознанным чувством необходимости германского единения. Положим, что это чувство искренно; согласен, что это есть желание положительного большинства; но что же это доказывает? К числу самых безумных заблуждений нашего времени принадлежит и мечта, будто достаточно, чтобы большинство искренно и пламенно пожелало чего-нибудь, чтобы это желаемое уже сделалось осуществимо.
