овладѣть обществомъ. Вотъ это-то новое явленіе и получило въ 1789 году названіе французской революціи.
Съ той поры, невзирая на всѣ свои превращенія, революція осталась вѣрна своей природѣ, и, быть-можетъ, никогда еще въ продолженіе всего своего развитія не сознавала себя столь цѣльною, столь искренно антихристіанскою, какъ въ настоящую минуту, когда она присвоила себѣ знамя христіанства: «братство». Во имя этого можно даже предполагать, что она достигла своего апогея. И подлинно, если прислушаться къ тѣмъ наивно-богохульнымъ разглагольствованіямъ, которыя сдѣлались, такъ сказать, офиціальнымъ языкомъ нынѣшней эпохи,—не подумаетъ ли всякій, что новая французская республика была пріобщена ко вселенной лишь для того, чтобы выполнить евангельскій законъ? Именно это призваніе и было приписано себѣ тѣми силами, которыя ею созданы, за исключеніемъ, впрочемъ, такого измѣненія, какое революція сочла нужнымъ произвести, а именно—чувство смиренія и самоотверженія, составляющее основу христіанства, она намѣрена замѣнить духомъ гордости и превозношенія, благотворительность свободную и добровольную—благотворительностью вынужденною; и взамѣнъ братства, проповѣдуемаго и принимаемаго во имя Бога, она намѣрена утвердить братство, налагаемое страхомъ къ народу-владыкѣ. За исключеніемъ этихъ различій, ея господство дѣйствительно обѣщаетъ обратиться въ царство Христово!
И это презрительное благоволеніе, которое новыя силы оказывали до сихъ поръ католической церкви и ея служителямъ, не должно никого вводить въ заблужденіе. Оно едва ли не самый важный признакъ дѣйстви-
овладеть обществом. Вот это-то новое явление и получило в 1789 году название французской революции.
С той поры, невзирая на все свои превращения, революция осталась верна своей природе, и, быть может, никогда еще в продолжение всего своего развития не сознавала себя столь цельною, столь искренно антихристианскою, как в настоящую минуту, когда она присвоила себе знамя христианства: «братство». Во имя этого можно даже предполагать, что она достигла своего апогея. И подлинно, если прислушаться к тем наивно-богохульным разглагольствованиям, которые сделались, так сказать, официальным языком нынешней эпохи, — не подумает ли всякий, что новая французская республика была приобщена ко вселенной лишь для того, чтобы выполнить евангельский закон? Именно это призвание и было приписано себе теми силами, которые ею созданы, за исключением, впрочем, такого изменения, какое революция сочла нужным произвести, а именно — чувство смирения и самоотвержения, составляющее основу христианства, она намерена заменить духом гордости и превозношения, благотворительность свободную и добровольную — благотворительностью вынужденною; и взамен братства, проповедуемого и принимаемого во имя Бога, она намерена утвердить братство, налагаемое страхом к народу-владыке. За исключением этих различий, её господство действительно обещает обратиться в царство Христово!
И это презрительное благоволение, которое новые силы оказывали до сих пор католической церкви и её служителям, не должно никого вводить в заблуждение. Оно едва ли не самый важный признак действи-
