нивается съ рѣчными льдинами, уносимыми потокомъ «во всеобъемлющее море». Онѣ всѣ тамъ, большія и малыя, «утративъ прежній образъ свой», сливаются «съ роковой бездной». Тютчевъ самъ и объясняетъ свое иносказаніе:
О, нашей мысли обольщенье,
Ты—человѣческое „я“:
Не таково ль твое значенье,
Не такова ль судьба твоя!
Истинное безсмертіе принадлежитъ лишь природѣ, въ ея цѣломъ, той природѣ, которой «чужды наши призрачные годы». Когда «разрушится составъ частей земныхъ», все зримое будетъ покрыто водами,—
И Божій ликъ изобразится въ нихъ.
Даже любимыя дѣти природы, не знающія съ ней разлада: лѣсъ, рѣка, поля,—приближаются къ этому безсмертію. Имъ дана жизнь многихъ столѣтій. Они, словно «съ бреговъ иного свѣта», доходятъ до насъ изъ прошлыхъ вѣковъ («Черезъ Ливонскія я проѣзжалъ поля»). Въ далекомъ будущемъ они останутся такими же, каковы они сегодня:
Пройдутъ вѣка,
Такъ же будетъ въ вѣчномъ строѣ
Течь и искриться рѣка,
И поля дышать на зноѣ…
Между тѣмъ человѣка ждетъ полное исчезновеніе. «Всепоглощающей и миротворной бездной» привѣтствуетъ природа «безполезный подвигъ» людей. «Безслѣдно все»,—говоритъ Тютчевъ о судьбѣ людей и добавляетъ съ безнадежностью:
то уйдетъ всецѣло,
Чѣмъ ты и дышишь и живешь…
Замѣчательно, что въ пантеистическомъ обожествленіи природы Тютчевъ-поэтъ какъ бы теряетъ ту свою вѣру въ личное Божество, которую со страстностью отстаивалъ онъ, какъ мыслитель. Такъ, въ ясный день при обрядѣ погребенія, проповѣдь ученаго, сановитаго пастора о крови Христовой уже кажется Тютчеву только «умною, пристойной рѣчью», и онъ противополагаетъ ей «нетлѣнно-чистое» небо и «голосисто-рѣющихъ въ воздушной безднѣ» птицъ. Въ другую минуту, «лѣниво дышащимъ полднемъ», Тютчеву сказывается и самое
нивается с речными льдинами, уносимыми потоком «во всеобъемлющее море». Они все там, большие и малые, «утратив прежний образ свой», сливаются «с роковой бездной». Тютчев сам и объясняет свое иносказание:
О, нашей мысли обольщенье,
Ты — человеческое „я“:
Не таково ль твое значенье,
Не такова ль судьба твоя!
Истинное бессмертие принадлежит лишь природе, в её целом, той природе, которой «чужды наши призрачные годы». Когда «разрушится состав частей земных», всё зримое будет покрыто водами, —
И Божий лик изобразится в них.
Даже любимые дети природы, не знающие с ней разлада: лес, река, поля, — приближаются к этому бессмертию. Им дана жизнь многих столетий. Они, словно «с брегов иного света», доходят до нас из прошлых веков («Через Ливонские я проезжал поля»). В далеком будущем они останутся такими же, каковы они сегодня:
Пройдут века,
Так же будет в вечном строе
Течь и искриться река,
И поля дышать на зное…
Между тем человека ждет полное исчезновение. «Всепоглощающей и миротворной бездной» приветствует природа «бесполезный подвиг» людей. «Бесследно всё», — говорит Тютчев о судьбе людей и добавляет с безнадежностью:
то уйдет всецело,
Чем ты и дышишь и живешь…
Замечательно, что в пантеистическом обожествлении природы Тютчев-поэт как бы теряет ту свою веру в личное Божество, которую со страстностью отстаивал он, как мыслитель. Так, в ясный день при обряде погребения, проповедь ученого, сановитого пастора о крови Христовой уже кажется Тютчеву только «умною, пристойной речью», и он противополагает ей «нетленно-чистое» небо и «голосисто-реющих в воздушной бездне» птиц. В другую минуту, «лениво дышащим полднем», Тютчеву сказывается и самое
