хаилу Фоссу и выраженіе его лица преобразилось какъ бы по волшебству и засіяло радостью и довольствомъ.
— Милочька ты моя, голубушка, сталъ онъ ее ласкать и приговаривать, теперь все пойдетъ хорошо! Какъ я доволенъ и счастливъ, и не зная что ему дѣлать отъ удовольствія, далеко отбросилъ шапку, со своей головы.
— Правда, у насъ въ домѣ станетъ такъ тихо и скучно безъ тебя, моя дѣвочька но нечего дѣлать, такъ должно быть. Когда ты въ нашихъ глазахъ росла такой красавицей, я всегда чувствовалъ, что для тебя существуетъ только одно положеніе въ свѣтѣ, а именно быть госпожою. Мнѣ было такъ больно — теперь это можно высказать — что ты прислуживала людямъ, подобно тѣмъ, какіе приходятъ къ намъ въ домъ.
— При всемъ томъ, дядя, я была такъ счастлива у тебя!
Хорошо, хорошо дитя мое! Хотя ты, правда, дѣлаешь прекрасную партію, но ужъ и ему нельзя пожаловаться въ противномъ, ибо, во всей странѣ я не знаю другой дѣвушки, которая могла-бы потягаться съ тобой?
— Дядя, почему говоришь ты мнѣ столько любезностей.
— Я свободенъ говорить и думать о моемъ сокровищѣ, что мнѣ угодно, вскричалъ онъ, закрывая ей ротъ поцѣлуями и прижимая ее къ своей груди. Адріанъ Урмандъ можетъ поздравить себя съ и умнымъ выборомъ. Не смотря на то, что во всемъ Базелѣ и Страстбургѣ, онъ могъ избрать себѣ любую невѣсту, не прельстилa-же его ни одна изъ горожанокъ, ничего болѣе не умѣющихъ какъ наряжаться, обвѣшиваться разными побрякушками и расхаживать задравши носъ къ верху. Нѣтъ, больше ихъ всѣхъ понравилась ему моя дѣвочька и дѣйствительно, не достойно-ли это похвалы, что онъ увезетъ теперь съ собой прекраснѣйшій цвѣтокъ всего края! Мое сердце, мое сокровище, мое дитя!
Всѣ эти слова были прерываемы безчисленными восклицаніями и паузами, во время которыхъ онъ бук-
хаилу Фоссу и выражение его лица преобразилось как бы по волшебству и засияло радостью и довольством.
— Милочка ты моя, голубушка, стал он ее ласкать и приговаривать, теперь всё пойдет хорошо! Как я доволен и счастлив, и не зная что ему делать от удовольствия, далеко отбросил шапку, со своей головы.
— Правда, у нас в доме станет так тихо и скучно без тебя, моя девочка, но нечего делать, так должно быть. Когда ты в наших глазах росла такой красавицей, я всегда чувствовал, что для тебя существует только одно положение в свете, а именно быть госпожою. Мне было так больно — теперь это можно высказать — что ты прислуживала людям, подобно тем, какие приходят к нам в дом.
— При всём том, дядя, я была так счастлива у тебя!
Хорошо, хорошо дитя мое! Хотя ты, правда, делаешь прекрасную партию, но уж и ему нельзя пожаловаться в противном, ибо, во всей стране я не знаю другой девушки, которая могла бы потягаться с тобой?
— Дядя, почему говоришь ты мне столько любезностей.
— Я свободен говорить и думать о моем сокровище, что мне угодно, вскричал он, закрывая ей рот поцелуями и прижимая ее к своей груди. Адриан Урманд может поздравить себя с и умным выбором. Не смотря на то, что во всём Базеле и Страстбурге, он мог избрать себе любую невесту, не прельстилa-же его ни одна из горожанок, ничего более не умеющих как наряжаться, обвешиваться разными побрякушками и расхаживать задравши нос к верху. Нет, больше их всех понравилась ему моя девочка и действительно, не достойно ли это похвалы, что он увезет теперь с собой прекраснейший цветок всего края! Мое сердце, мое сокровище, мое дитя!
Все эти слова были прерываемы бесчисленными восклицаниями и паузами, во время которых он бук-
