попытались засунуть его въ кастрюльку, но не все масло укладывалось въ кастрюльку, а то, что помѣстилось, нельзя было вытащить обратно. Наконецъ, они выскребли его и положили на стулъ; Гаррисъ усѣлся на него, и оно прилипло къ нему, и тогда они принялись разыскивать его по всей комнатѣ.
— Я готовъ поклясться, что положилъ его сюда, — сказалъ Гаррисъ, глядя на пустой стулъ.
— Да и я видѣлъ его здѣсь минуту тому назадъ, — сказалъ Джорджъ.
Тутъ они снова забѣгали но комнатѣ, сошлись у корзины и уставились другъ на друга.
— Изумительно! — сказалъ Гаррисъ.
— Просто чудеса! — сказалъ Джорджъ.
Тутъ Джорджъ зашелъ за спину Гаррису и увидѣлъ масло.
— Такъ вотъ оно гдѣ находилось все время! — воскликнулъ онъ съ негодованіемъ.
— Гдѣ, гдѣ? — крикнулъ Гаррисъ, повертываясь.
— Да стойте же, стойте! — вопилъ Джорджъ, бѣгая вокругъ него.
Наконецъ, они справились съ масломъ, уложивъ его въ чайникъ.
Монморанси, разумѣется, принималъ живое участіе въ упаковкѣ. У Монморанси странное честолюбіе: ему во что бы то ни стало хочется добиться ругани. Если ему удалось впутаться туда, гдѣ его присутствіе особенно нежелательно и даже вредно, взбѣсить человѣка до того, что тотъ начнетъ швыряться чѣмъ попало, тогда, по его мнѣнію, день не пропалъ даромъ.
Подвернуться кому-нибудь подъ ноги, чтобы тотъ шлепнулся на полъ и ругался на чемъ свѣтъ стоитъ, вотъ его главная задача и забота; и разъ это ему удалось, его поведеніе становится положительно нестерпимымъ.
Онъ усаживался на вещи какъ разъ въ ту минуту, когда въ нихъ оказывалась надобность, и, пови-
