ной поѣздки. Но въ этомъ мірѣ мы должны думать и о другихъ. Лэди, у которой я нанимаю квартиру, вдова и, насколько мнѣ извѣстно, сирота. Она не разъ заявляла въ строгихъ и краснорѣчивыхъ выраженіяхъ, что не потерпитъ никакой, какъ она выражается, „пакости“, а я инстинктивно чувствую, что присутствіе этихъ сыровъ въ домѣ она сочтетъ „пакостью“, и съ своей стороны ни за что на свѣтѣ не соглашусь сдѣлать пакость вдовѣ и сиротѣ.
— Хорошо, — сказала жена моего друга, вставая, — коли такъ, то я заберу дѣтей, переѣду въ гостиницу и останусь тамъ, пока эти сыры не будутъ съѣдены. Я не согласна жить въ одномъ домѣ съ ними.
Такъ она и сдѣлала, оставивъ домъ на попеченіе поденщицы, которая на вопросъ, не безпокоитъ ли ее запахъ, спросила: „Какой запахъ?“ когда же сыры поднесли къ самому ея носу, заявила, что они, кажется, пахнутъ дыней. Отсюда заключили, что испорченная атмосфера врядъ ли можетъ повредить этой женщинѣ, и она осталась въ домѣ.
По счету въ гостиницѣ пришлось уплатить пятнадцать гиней, и когда мой другъ подвелъ итогъ, оказалось, что сыръ обошелся ему по восьми гиней и шести пенсовъ фунтъ. Онъ заявилъ, что очень любитъ полакомиться иногда сыромъ, но этотъ ему не по средствамъ, и потому онъ рѣшился отдѣлаться отъ него. Онъ бросилъ его въ каналъ, но долженъ былъ выудить обратно, такъ какъ лодочники объявили, что заболѣютъ отъ этого запаха. Въ концѣ концовъ онъ снесъ ихъ въ одну темную ночь на приходское кладбище. Но коронеръ нашелъ сыры и поднялъ гвалтъ.
Онъ заявилъ, что это заговоръ противъ него, что его хотятъ погубить, заставивъ мертвецовъ встать изъ могилъ.
Наконецъ, мой другъ отвезъ сыры въ одинъ приморскій городокъ и зарылъ на берегу. Они до-
