лись сыры — спѣлые, мягкіе, съ запахомъ въ двѣсти лошадиныхъ силъ, который могъ сшибить съ ногъ человѣка на разстояніи двухсотъ ярдовъ. Случилось мнѣ въ то время быть въ Ливерпулѣ, и вотъ онъ попросилъ меня отвезти сыры въ Лондонъ, такъ какъ самъ намѣревался выѣхать только черезъ день или два и боялся, чтобы сыры за это время не испортились.
— Отчего же, дружище, съ удовольствіемъ, — отвѣчалъ я.
Я взялъ сыры и положилъ ихъ съ собою въ кэбъ. Это была старая, полуразвалившаяся махина, влекомая разбитой, качавшейся отъ вѣтра сомнамбулой, которую извозчикъ въ минуты увлеченія величалъ лошадкой. Я помѣстилъ сыры подъ сидѣнье, и мы потащились рысцой, которая сдѣлала бы честь самой быстрой улиткѣ; все шло пріятно и весело, какъ звонъ похороннаго колокола, пока мы не повернули за уголъ. Тутъ вѣтеръ обдалъ нашу лошадь запахомъ сыра. Это точно разбудило ее, она вздрогнула и понеслась съ быстротою трехъ миль въ часъ. Вѣтеръ дулъ все въ томъ же направленіи и къ концу улицы нашъ скакунъ мчался съ быстротою четырехъ миль, пугая калѣкъ и почтенныхъ старушекъ.
Извозчикъ и двое носильщиковъ еле-еле справились съ лошадью у станціи, да и то лишь потому, что у одного изъ нихъ хватило присутствія духа заткнуть ей носъ платкомъ и покурить смоленой бумагой.
Я взялъ билетъ и храбро отправился на платформу, при чемъ толпа почтительно разступалась передъ мною въ обѣ стороны. Пассажировъ было много, и въ томъ отдѣленіи вагона, куда я попалъ, оказалось уже семь человѣкъ. Какой-то сварливый старый джентльменъ запротестовалъ было, но тѣмъ не менѣе я усѣлся, положилъ сыры на полку, пріятно улыбнулся сосѣдямъ и замѣтилъ
