цѣлуемъ и стискиваетъ ее въ своихъ серебряныхъ объятіяхъ; слушаемъ, какъ она струится съ вѣчной пѣсней, съ вѣчнымъ ропотомъ къ своему господину — морю, пока наши голоса не замрутъ и трубки не потухнутъ, и довольно дюжинные, обыкновенные молодые люди, мы чувствуемъ необычайную полноту мыслей, грустныхъ и въ то же время сладкихъ, и теряемъ охоту говорить, и, наконецъ, улыбаемся, встаемъ, выколачиваемъ пепелъ изъ потухшихъ трубокъ, желаемъ другъ другу „покойной ночи“ и, убаюканные ропотомъ волнъ и шумомъ деревьевъ, засыпаемъ при свѣтѣ величавыхъ, спокойныхъ звѣздъ. Мы видимъ во снѣ, что земля снова помолодѣла и блещетъ юностью, какъ сотни вѣковъ тому назадъ, когда заботы и печали еще не избороздили морщинами ея лица, а грѣхи и безуміе ея дѣтей еще не состарили ея любящаго сердца; когда пороки мишурной цивилизаціи еще не вырвали насъ изъ ея нѣжныхъ объятій, а ядовитый смѣхъ искусственнаго условнаго быта еще не заставилъ насъ стыдиться простой жизни на ея широкомъ лонѣ, гдѣ тысячи лѣтъ тому назадъ родилось человѣчество…
— А что, если пойдетъ дождь? — спросилъ Гаррисъ.
Гарриса рѣшительно ничѣмъ не проберешь. Въ немъ нѣтъ ни на грошъ поэзіи, никакихъ порывовъ къ недосягаемому. Гаррисъ никогда не „плачетъ, не зная о чемъ“. Если вы замѣтите у Гарриса слезы на глазахъ, то будьте увѣрены, что онъ наѣлся сырого лука или хватилъ лишняго.
Если вамъ случится стоять съ Гаррисомъ на берегу моря, и вы скажете ему:
— Слышите! Это русалки поютъ глубоко подъ шумными волнами; это звучитъ похоронная пѣснь морскихъ духовъ надъ тѣлами утопленниковъ, опутанныхъ водорослями, — онъ возьметъ васъ подъ-руку и отвѣтитъ:
— Полноте, старина, я знаю, что это такое: просто вы озябли. Пойдемте-ка, я знаю тутъ по-
