ри ея родныхъ и друзей, естественно возмущенныхъ и вознегодовавшихъ, закрылись передъ нею.
Оставшись одинокой, съ камнемъ позора на шеѣ, она опускалась все ниже и ниже. Въ теченіе нѣкотораго времени она содержала себя и ребенка на двѣнадцать шиллинговъ въ недѣлю, окторые доставляла ей двѣнадцатичасовая черная работа, уплачивая шесть шиллинговъ за ребенка- а на остальные шесть — поддерживая свое тѣло и душу.
Шесть шиллинговъ не могутъ поддержать тѣло и душу въ особенномъ согласіи. При такой слабой связи они всегда готовы разстаться, и вотъ, въ одинъ прекрасный день, горечь и томительная скука ея существованія яснѣе чѣмъ когда-либо встали передъ ея глазами, и насмѣшливый призракъ ужаснулъ ее. Она въ послѣдній разъ обратилась къ своимъ друзьямъ, но голосъ жалкой бродяги не могъ проникнуть сквозь глухую стѣну ихъ респектабельности; и вотъ она пришла къ своему ребенку, взяла его на руки, поцѣловала его тоскливымъ, вялымъ поцѣлуемъ и, не выразивъ никакихъ особенныхъ признаковъ волненія, ушла, сунувъ ему въ руку грошовую плитку шоколада, а на оставшіеся нѣсколько шиллинговъ взяла билетъ и отправилась въ Горингъ.
Кажется, худшія воспоминанія въ ея жизни были связаны съ лѣсистыми склонами и зелеными лугами Горинга; но у женщинъ странная привычка хвататься за ножъ, который убиваетъ ихъ; а можетъ быть, къ горечи и тоскѣ примѣшивались у нея и свѣтлыя воспоминанія о блаженныхъ часахъ, проведенныхъ на тѣнистыхъ прогалинахъ, подъ высокими деревьями, опускающими почти до земли свои развѣсистыя вѣтви.
Весь день бродила она по рощамъ, а подъ вечеръ, когда сѣрыя сумерки развернули надъ рѣкой свой тусклый покровъ, она протянула руки къ молчаливой рѣкѣ, видѣвшей ея горе и ея радость. И
