Я съ тремя шляпами и парой сапогь, которыхъ точно какъ-будто не замѣчаю.
Шестеро мальчишекъ и четверо приблудныхъ собакъ.
Когда мы добрались до пристани, лодочникъ спросилъ:
— Вамъ что угодно, господа, — пароходикъ или барку?
И очень удивился, узнавъ, что намъ требуется лишь четырехвесельная лодка.
Намъ сильно надоѣдали пароходики въ это утро. Они то-и-дѣло мелькали рѣкѣ[1], то одни, то буксируя барки. Я ненавижу эти пароходики, какъ, по вѣроятности, и всякій, кто любить грести. Когда я гляжу на рѣчной пароходикъ, то чувствую желаніе завести его въ отдаленную часть рѣки и тамъ, въ тишинѣ и уединеніи, придушить.
Чванный видъ пароходика будитъ во мнѣ всѣ дурные инстинкты[2] я начинаю сожалѣть о добромъ старомъ времени, когда не стѣснялись расправляться со своими недругами топоромъ и стрѣлами. Фигура человѣка, который стоитъ на кормѣ, засунувъ руки въ карманы и покуривая сигару, сама по себѣ достаточно возмутительна, чтобы оправдать нарушеніе мира, а рѣзкій свистокъ, которымъ заставляютъ васъ убраться съ дороги, навѣрно, оправдалъ бы убійство въ глазахъ всѣхъ лодочниковъ.
Рискуя показаться хвастуномъ, скажу, что въ теченіе этой недѣли наша лодочка доставила пароходикамъ больше безпокойства, досады и непріятиостей, чѣмъ всѣ остальныя суда на рѣкѣ.
— Пароходъ! — кричитъ одинъ изъ насъ, завидѣвъ приближающагося врага, и мы моментально приготовляемся къ встрѣчѣ. Я берусь за руль, Джорджъ и Гаррисъ садятся поближе ко мнѣ, всѣ мы поворачиваемся спиной къ пароходу, и лодка мирно покачивается посреди рѣки.
Пароходъ приближается, даетъ свистокъ. На
