лыя недѣли питался варенымъ мясомъ, иногда, что цѣлые годы сидѣлъ на земляникѣ со сливками.
Повидимому, ни мясо, ни земляника не чувствовали себя хорошо въ его желудкѣ, — оба казались недовольными.
Въ шесть часовъ ему сказали, что обѣдъ поданъ. Это извѣстіе вовсе не возбудило въ немъ восторга, но, вспомнивъ, что надо же выручать свои два фунта пять шиллинговъ, онъ всталъ и, придерживаясь за канаты и все, что попадалось подъ руку, спустился въ каюту. Пріятный запахъ лука и поджареннаго окорока, рыбы и зелени встрѣтилъ его тамъ, и буфетчикъ подошелъ къ нему съ масляной улыбкой н спросилъ:
— Чѣмъ могу служить вамт, сэръ?
— Уведите меня отсюда, — отвѣтилъ онъ слабымъ голосомъ.
И его подхватили подъ-руки, вывели на палубу, и оставили тамъ на произволъ судьбы.
Въ теченіе четырехъ слѣдующихъ дней онъ велъ аскетическій образъ жизни, питаясь капитанскими галетками и содовой водой; но къ субботѣ уже настолько поправился, что могъ выпить стаканъ слабаго чая съ черствой булкой, а въ понедѣльникъ чуть не объѣлся куринымъ супомъ. Во вторникъ онъ оставилъ корабль и, уходя съ пристани, бросалъ на него тоскливые взоры.
„Уходитъ, — думалъ онъ, — уходитъ и увозитъ съ собой на два фунта пять шиллинговъ пищи, которая принадлежитъ мнѣ и которой я не воспользовался“.
Онъ говорилъ потомъ, что если бы ему дали еще денекъ, онъ вернулъ бы свои два фунта пять шиллинговъ.
Итакъ, я высказался противъ поѣздки по морю. Я не о себѣ хлопоталъ, мнѣ вѣдь все равно, но я боялся за Джорджа. Джорджъ отвѣчалъ, что ему все равно, и онъ не прочь отъ поѣздки, во совѣтуетъ Гаррису и мнѣ отказаться отъ нея, такъ
