ли его большіе грубіяны, а онъ прижался къ ней и смотрѣлъ ей въ глаза, точно говорилъ: „О, какъ я радъ, что ты вернулась и избавишь меня отъ этой отвратительной сцены!“
Она бранила торгашей, которые приводятъ громадныхъ свирѣпыхъ псовъ въ такое мѣсто, гдѣ могутъ быть порядочныя собаки, и собиралась кому-то пожаловаться.
Такова натура фоксъ-террьеровъ; и потому я не считаю возможнымъ бранить Монморанси за его наклонность ссориться съ кошками; но все-таки желалъ бы, чтобъ онъ удержался отъ ссоры въ это утро.
Какъ я уже сказалъ, мы возвращались съ купанья и встрѣтили на пути кошку, которая выскочила изъ какого-то дома и пустилась рысцой черезъ улицу. Монморанси испустилъ радостный вой — крикъ смѣлаго воина при видѣ непріятеля, крикъ Кромвеля, когда онъ увидѣлъ шотландцевъ, спускающихся съ холма — и ринулся на свою добычу.
Его жертвой былъ большой черный котъ. Я во всю свою жизнь не видалъ такого громаднаго кота съ такой подозрительной наружностью: у него не хватало половины хвоста, одного уха и значительной части носа.
Это было длинное, сухопарое, мускулистое животное. Физіономія его дышала спокойствіемъ и самодовольствомъ.
Монморанси устремился на бѣднаго кота съ быстротою двадцати миль въ часъ; но котъ не обнаружилъ никакой поспѣшности и, повидимому, не подозрѣвалъ, что жизнь его въ опасности. Онъ трусилъ себѣ рысцой, пока Монморанси не подлетѣлъ къ нему на разстояніи ярда; повернулся, сѣлъ посреди улицы и бросилъ на Монморанси ласковый, вопросительный взглядъ, говорившій: „Чѣмъ могу служить?“
Монморанси не трусъ, но во взглядѣ кота было нѣчто такое, отъ чего дрогнуло бы сердце самаго
