цы его приготовленія, навсегда отказывались отъ всякой другой пищи и, если не могли достать этого блюда, то чахли и умирали съ голода.
У насъ просто слюньки текли отъ одного его разсказа; мы поскорѣе достали спиртовую кухню, сковородку, всѣ яйца, которыя не были раздавлены, и просили его живѣе приняться за стряпню.
Видимо, его нѣсколько затруднялъ процессъ разбиванія яицъ, т.-е. разбить-то, собственно, было легко, но затруднительно было выпустить ихъ на сковородку, а не на собственныя штаны или въ рукава. Однако, въ концѣ концовъ онъ выпустилъ полдюжины яицъ на сковородку, поставилъ ее на спиртовку и сталъ помѣшивать вилкой.
Насколько мы, то-есть я и Джорджъ, могли судить, работа была нелегкая. Онъ то и дѣло обжигался, и тогда бросалъ вилку и принимался плясать вокругъ сковороды, потряхивая пальцами и ругаясь на чемъ свѣтъ стоитъ. Почти все время онъ этимъ только и занимался. Мы съ Джорджемъ думали, что это специфическій кулинарный пріемъ. Мы вообразили, что яичница Гарриса — какое-то особенное блюдо, употребляемое у краснокожихъ или на Сандвичевыхъ островахъ, и что потому приготовленіе его должно сопровождаться пляской и заклинаніемъ. Монморанси сунулся было къ сковородкѣ, но обжегся и получилъ пинокъ, послѣ чего и онъ принялся танцовать и браниться (на своемъ языкѣ). Въ общемъ зрѣлище было въ высшей степени занимательное, такъ что мы съ Джорджемъ даже жалѣли, когда оно прекратилось.
Результатъ оказался не такой блестящій, какъ обѣщалъ Гаррисъ. Врядъ ли даже онъ стоилъ такихъ хлопотъ. Шесть яицъ было выпущено на сковородку, а получился небольшой комокъ, подгорѣвшій и совсѣмъ не аппетитный.
Гаррисъ увѣрялъ, что во всемъ виновата сковородка, что если бы у него была кастрюлька
