опасались за здоровье, потому болѣе, что находясь подъ открытымъ и суровымъ небомъ не гостепріимнаго Сѣвера, должны были беззащитно переносить всѣ перемѣны погоды; сверхъ того безпрестанно подвергались сильнѣйшей простудѣ, проходя ежедневно бродомъ рѣчки и завязая глубоко въ болотахъ; мы всегда останавливались на ночлегъ совершенно мокрые, а иногда и на мѣстѣ еще, цѣлую ночь дождь не оставлялъ насъ, не имѣя средствъ и возможности, ни защититься отъ мокроты, ни просушиваться; также не имѣя чѣмъ перемѣнить мокрой одежды и обуви, болѣе потому мы принуждены бывали оставаться всегда въ мокрой одеждѣ, что съ раннимъ разсвѣтомъ и до глубокой ночи, мы бродили вкругъ ночлега, отыскивая пищи, и не обращая вниманія на трудные переходы, отлучались иногда очень далеко, и не рѣдко теряли мѣсто становища своего.
Маіоръ Стражевскій часто повторялъ, что если кто заболѣетъ, и не употребитъ послѣднихъ силъ для дальнѣйшаго слѣдованія къ р. Оби, тотъ будетъ оставленъ одинъ въ этой дикой пустынѣ, покуда мы не дойдёмъ до жилаго мѣста, и не успѣемъ прислать помощи. И каждый изъ насъ хладнокровно разсуждалъ, что въ самомъ дѣлѣ около одного не должны же умирать всѣ.
Упоминая о трудностяхъ и лишеніяхъ нашего странствованія, не могу не замѣтить о постоянномъ и мучительномъ безпокойствѣ, сообразномъ образу жизни нашему и средствамъ; для изображенія котораго привожу слова изъ отчета Г. Полковника Гофмана: «Насѣкомые дикіе и домашніе, летающіе и ползающіе, жужжащіе и нѣмые мучили насъ; одно имя ихъ мнѣ страшно теперь; по этому и не называю».
Днемъ мы какъ звѣри, были предметомъ любопытства Остяковъ, собравшихся къ намъ изъ всего селенія, и толпившихся въ тѣсной избѣ и около её и разсказывавшихъ одинъ другому о странствованіи нашемъ, и удивляясь только тому, что мы питались три недѣли времени «поганою травою», присовокупляя, что они лучше съ голоду померли бы, нежели стали бы ѣсть эту траву. Сверхъ того, они не очень одобрили нашъ рискъ, что мы рѣшились идти въ этотъ трудный путь лѣтомъ, безъ оленей и проводника и еще безъ пищи, оставя столько тысячь «убитыхъ Богомъ оленей на Уралѣ», которыми сколько угодно времени можно было бы питаться, сидя спокойно въ чумѣ. Они и слушать не хотѣли о заразительности подобной пищи. Также удивлялись и пеняли на ихъ собратовъ оленеводовъ, оставшихся на Уралѣ «какъ они не могли найти изъ стадъ своихъ столько бѣлыхъ, красивыхъ и здоровыхъ оленей, для принесенія въ жертву Богу, и тѣмъ отвратить неслыханный въ нашихъ странахъ падежъ». Прибавляя: надо быть чиновники Царскіе[1] привезли эту оленью болѣзнь въ наши края; это вѣрно, старики не видывали и не слыхивали такой бѣды.
- ↑ Такъ называли инородцы насъ членовъ Уральской Экспедиціи.
