нецъ, на ея 126 страницѣ не нашелъ лазейки, при помощи которой увидалъ возможность улизнуть отъ его сокрушающей діалектики. Тѣ, кто читалъ мою статью, знаютъ, что этого нѣтъ на дѣлѣ. Я говорю, что читатель умышленно выдерживается Данилевскимъ въ удрученномъ состояніи, подъ впечатлѣніемъ, будто его пѣшка о сирени дѣйствительно уничтожаетъ дарвинизмъ, пока на стр. 126 не усматриваетъ, что она не только такого грознаго, но и вообще значенія не имѣетъ. Что я не могъ очутиться въ положеній этого читателя, я прямо заявляю, и для г. Страхова это ясно до очевидности, — онъ это доказываетъ всею своею главой «Нѣчто объ открытіяхъ». Вѣдь, я показалъ, и г. Страховъ долженъ былъ сознаться, что эти аргументы Данилевскаго уже были высказаны гораздо ранѣе; слѣдовательно, они могли озадачить неопытнаго читателя, могли показаться «истиннымъ открытіемъ» г. Страхову, но не мнѣ, знакомому съ литературой своего предмета. Г. Страховъ все это очень хорошо знаетъ, но какое ему до этого дѣло? Конечно, иной читатель и не повѣритъ ему, чтобы я, уже писавшій о дарвинизмѣ, когда Данилевскій, по его собственному заявленію, еще не читалъ книги Дарвина, сталъ учиться дарвинизму по пресловутой книжкѣ Данилевскаго. Но, можетъ быть, найдется и такой простакъ, который и повѣритъ, — г. Страховъ не брезгуетъ даже самымъ скромнымъ элементомъ успѣха. Если я указываю на страницу 126, то для того только, чтобы подкрѣпить самое тяжкое изъ обвиненій, которое я возвожу на Данилевскаго. Я говорю, что пріемъ, употребляемый имъ въ этой самой существенной части его книги, — пріемъ адвоката, неразборчиваго на средства убѣжденія, — недостоинъ безпристрастнаго изслѣдователя. Не будь этой 126 страницы, можно было бы подумать, что Данилевскій самъ ослѣпленъ и вѣритъ во всемогущество своей аргументаціи; но здѣсь онъ обнаруживаетъ ея слабость и спѣшитъ отвлечь вниманіе читателя обѣщаніемъ поправить дѣло въ одной изъ позднѣйшихъ главъ, — обѣщаніемъ, котораго, конечно, также не выполняетъ[1]. Сознавая самъ, что его доводу цѣна грошъ, Данилевскій, тѣмъ не менѣе, на ста слишкомъ страницахъ выдаетъ его читателямъ за цѣлковый, распространяясь о томъ, какой онъ звонкій да блестящій. Эта роковая страница обличаетъ, что онъ вѣдалъ, что творилъ, и вполнѣ оправдываетъ мой суровый приговоръ.
Не стану утомлять читателя разоблаченіемъ всѣхъ изворотовъ, къ какимъ прибѣгаетъ г. Страховъ для того, чтобы спасти безнадежную аргументацію Данилевскаго, тѣмъ болѣе, что вскорѣ снова придется вернуться къ этому вопросу[2]. Укажу, по этому поводу, на характеристическую осо-
- ↑ И этотъ непріятный для него эпизодъ г. Страховъ также благоразумно предаетъ забвенію.
- ↑ Не могу не указать на одинъ изъ типическихь образчиковъ этой изворотливости г. Страхова. Въ этой главѣ, на страницѣ 107, приводится такая фраза: „Отношеніе, — говоритъ г. Тимирязевъ, — осталось то же; эти десять тысячъ также тонутъ въ милліардѣ, какъ прежняя единица“, — и тотчасъ дѣлается изъ нея выгодное для г. Страхова заключеніе. Но г. Страховъ скрылъ отъ читателей, что передъ фразой „отношеніе и т. д.“ у меня стоятъ слова: „Но, конечно, возразятъ“, а тотчасъ послѣ фразы идетъ
нец, на её 126 странице не нашел лазейки, при помощи которой увидал возможность улизнуть от его сокрушающей диалектики. Те, кто читал мою статью, знают, что этого нет на деле. Я говорю, что читатель умышленно выдерживается Данилевским в удрученном состоянии, под впечатлением, будто его пешка о сирени действительно уничтожает дарвинизм, пока на стр. 126 не усматривает, что она не только такого грозного, но и вообще значения не имеет. Что я не мог очутиться в положений этого читателя, я прямо заявляю, и для г. Страхова это ясно до очевидности, — он это доказывает всею своею главой «Нечто об открытиях». Ведь, я показал, и г. Страхов должен был сознаться, что эти аргументы Данилевского уже были высказаны гораздо ранее; следовательно, они могли озадачить неопытного читателя, могли показаться «истинным открытием» г. Страхову, но не мне, знакомому с литературой своего предмета. Г. Страхов всё это очень хорошо знает, но какое ему до этого дело? Конечно, иной читатель и не поверит ему, чтобы я, уже писавший о дарвинизме, когда Данилевский, по его собственному заявлению, еще не читал книги Дарвина, стал учиться дарвинизму по пресловутой книжке Данилевского. Но, может быть, найдется и такой простак, который и поверит, — г. Страхов не брезгует даже самым скромным элементом успеха. Если я указываю на страницу 126, то для того только, чтобы подкрепить самое тяжкое из обвинений, которое я возвожу на Данилевского. Я говорю, что прием, употребляемый им в этой самой существенной части его книги, — прием адвоката, неразборчивого на средства убеждения, — недостоин беспристрастного исследователя. Не будь этой 126 страницы, можно было бы подумать, что Данилевский сам ослеплен и верит во всемогущество своей аргументации; но здесь он обнаруживает её слабость и спешит отвлечь внимание читателя обещанием поправить дело в одной из позднейших глав, — обещанием, которого, конечно, также не выполняет[1]. Сознавая сам, что его доводу цена грош, Данилевский, тем не менее, на ста слишком страницах выдает его читателям за целковый, распространяясь о том, какой он звонкий да блестящий. Эта роковая страница обличает, что он ведал, что творил, и вполне оправдывает мой суровый приговор.
Не стану утомлять читателя разоблачением всех изворотов, к каким прибегает г. Страхов для того, чтобы спасти безнадежную аргументацию Данилевского, тем более, что вскоре снова придется вернуться к этому вопросу[2]. Укажу, по этому поводу, на характеристическую осо-
- ↑ И этот неприятный для него эпизод г. Страхов также благоразумно предает забвению.
- ↑ Не могу не указать на один из типическихь образчиков этой изворотливости г. Страхова. В этой главе, на странице 107, приводится такая фраза: «Отношение, — говорит г. Тимирязев, — осталось то же; эти десять тысяч также тонут в миллиарде, как прежняя единица», — и тотчас делается из неё выгодное для г. Страхова заключение. Но г. Страхов скрыл от читателей, что перед фразой «отношение и т. д.» у меня стоят слова: «Но, конечно, возразят», а тотчас после фразы идет
