логіи. Все это по слѣдующему поводу. Данилевскій, въ философской части своей книги, очень патетически объясняетъ какъ матеріаломъ для отбора служатъ случайныя измѣненія, то весь дарвинизмъ сводится къ случайности, а отъ этой одной мысли должно будто бы человѣка «тошнить», должны у него «переворачиваться внутренности». На это я, между прочимъ, возражаю, что солнце всегда представлялось олицетвореніемъ непоколебимаго совершенства, источникомъ всѣхъ благъ на землѣ, лучезарнымъ Фебомъ и, однако, современная астрономія учитъ насъ, что поверхность солнца представляетъ настоящій хаосъ случайныхъ явленій»[1]. И, однако, этотъ хаосъ мелкихъ, случайныхъ явленій не мѣшаетъ солнцу въ цѣломъ оставаться, въ нашихъ глазахъ, тѣмъ же, чѣмъ оно было до сихъ поръ, и отъ этой мысли никого еще не «тошнило». Г. Страховъ докторальнымъ тономъ поучаетъ меня, что мысль о случайности въ сферѣ неорганическихъ явленій не можетъ такъ возмущать умъ, какъ мысль о той же случайности въ сферѣ явленій біологическихъ и еще болѣе психическихъ. «Г. Тимирязевъ спрашиваетъ, почему того же (т.-е. того, что я говорилъ по поводу солнца) нельзя сказать и объ органическомъ мірѣ? Странный вопросъ, особенно странный въ устахъ біолога! Я думаю, потому, что нельзя смѣшивать различныя вещи, потому что задача, представляющаяся намъ въ органическомъ мірѣ, есть, очевидно, особая и несравненно болѣе высокая задача, чѣмъ задача астрономіи. Для ясности сдѣлаемъ еще шагъ. Кромѣ органическихъ явленій, существуютъ еще Психическія, есть область нравственныхъ и умственныхъ формъ, въ которой мы постоянно вращаемся. Тутъ задача нашего ума опять иная, опять неизмѣримо болѣе высокая. Итакъ, что же удивительнаго, что мы не сваливаемъ всего въ одну кучу и различаемъ, гдѣ есть различіе? Вѣдь, это — первое научное правило».
Тонъ, какъ видятъ читатели, который можно упрекнуть въ чемъ угодно, но ужъ никакъ не въ недостаткѣ самонадѣянной развязности. Но мнѣ сдается, что источникъ этой самонадѣянности лежитъ въ довольно странномъ самообольщеніи. Убаюкавъ себя мыслью, что его читатели моей статьи не читали и не станутъ читать, г. Страховъ, кажется, вообразилъ, что и я самъ, вѣроятно, забылъ, что я писалъ, и полѣнюсь справиться. Какъ иначе объяснить себѣ эту развязность, съ которою онъ, какъ школьника, поучаетъ меня азбучной истинѣ о существованіи гіерархіи наукъ, очень хорошо зная, что все его разсужденіе о промежуточномъ положеніи біологіи заимствовано имъ изъ моей статьи; что въ томъ мѣстѣ, на которое онъ
- ↑ Г. Страховъ, повидимому, въ этомъ сомнѣвается и говоритъ, что трудно понять, что я подъ этимъ разумѣю. Но мнѣ поучать его популярной астрономіи, конечно, не приходится; потому могу только рекомендовать ему книги Юнга, Ланглея и др.
мѣръ. Г. Страховъ, между прочимъ, рекомендовалъ это мѣсто книги Данилевскаго, какъ одно изъ образцовыхъ. Я показалъ, что ничего Данилевскому доказать не удалось и что онъ при этомъ только обнаружилъ „самоувѣренный задоръ“. Нажаловавшись на меня читателю за то, что я прибѣгаю къ такимъ рѣзкимъ выраженіямъ, г. Страховъ, однако, благоразумно предалъ забвенію весь этотъ непріятный для него эпизодъ.
логии. Всё это по следующему поводу. Данилевский, в философской части своей книги, очень патетически объясняет как материалом для отбора служат случайные изменения, то весь дарвинизм сводится к случайности, а от этой одной мысли должно будто бы человека «тошнить», должны у него «переворачиваться внутренности». На это я, между прочим, возражаю, что солнце всегда представлялось олицетворением непоколебимого совершенства, источником всех благ на земле, лучезарным Фебом и, однако, современная астрономия учит нас, что поверхность солнца представляет настоящий хаос случайных явлений»[1]. И, однако, этот хаос мелких, случайных явлений не мешает солнцу в целом оставаться, в наших глазах, тем же, чем оно было до сих пор, и от этой мысли никого еще не «тошнило». Г. Страхов докторальным тоном поучает меня, что мысль о случайности в сфере неорганических явлений не может так возмущать ум, как мысль о той же случайности в сфере явлений биологических и еще более психических. «Г. Тимирязев спрашивает, почему того же (т. е. того, что я говорил по поводу солнца) нельзя сказать и об органическом мире? Странный вопрос, особенно странный в устах биолога! Я думаю, потому, что нельзя смешивать различные вещи, потому что задача, представляющаяся нам в органическом мире, есть, очевидно, особая и несравненно более высокая задача, чем задача астрономии. Для ясности сделаем еще шаг. Кроме органических явлений, существуют еще Психические, есть область нравственных и умственных форм, в которой мы постоянно вращаемся. Тут задача нашего ума опять иная, опять неизмеримо более высокая. Итак, что же удивительного, что мы не сваливаем всего в одну кучу и различаем, где есть различие? Ведь, это — первое научное правило».
Тон, как видят читатели, который можно упрекнуть в чём угодно, но уж никак не в недостатке самонадеянной развязности. Но мне сдается, что источник этой самонадеянности лежит в довольно странном самообольщении. Убаюкав себя мыслью, что его читатели моей статьи не читали и не станут читать, г. Страхов, кажется, вообразил, что и я сам, вероятно, забыл, что я писал, и поленюсь справиться. Как иначе объяснить себе эту развязность, с которою он, как школьника, поучает меня азбучной истине о существовании иерархии наук, очень хорошо зная, что всё его рассуждение о промежуточном положении биологии заимствовано им из моей статьи; что в том месте, на которое он
- ↑ Г. Страхов, по-видимому, в этом сомневается и говорит, что трудно понять, что я под этим разумею. Но мне поучать его популярной астрономии, конечно, не приходится; потому могу только рекомендовать ему книги Юнга, Ланглея и др.
мер. Г. Страхов, между прочим, рекомендовал это место книги Данилевского, как одно из образцовых. Я показал, что ничего Данилевскому доказать не удалось и что он при этом только обнаружил „самоуверенный задор“. Нажаловавшись на меня читателю за то, что я прибегаю к таким резким выражениям, г. Страхов, однако, благоразумно предал забвению весь этот неприятный для него эпизод.
