«Всякія есть,» отвѣчалъ хозяинъ: «есть и хорошія. Стешка есть такая лихая, чудо-баба, какъ выпьетъ… Стряпчій, что̀ ни получитъ по мѣсту, такъ къ ней и несетъ. Совсѣмъ, говорятъ, издерживается. Ну, вотъ Матреша, есть исправничья, Наташка есть, голосистая и недотрога такая. Судья, баютъ, тысячи сулилъ. — Не надо, говоритъ, мнѣ вашихъ тысячь. Вотъ какая-съ. А голосъ, какъ у соловья. Нѐчего сказать, знатно поютъ. Ну, да, если хотите, сами услышать можете. Они всего въ полверстѣ отсюда… Коль вашимъ милостямъ угодно, я проводить могу.»
Иванъ Васильевичъ взглянулъ на Василія Ивановича.
Василій Ивановичъ взглянулъ на Ивана Васильевича.
— Пойдемъ, сказалъ Василій Ивановичъ.
«Пойдемъ», сказалъ Иванъ Васильевичъ.
Они отправились.
Посреди дороги Иванъ Васильевичъ остановился.
— Однако, сказалъ онъ: — надѣюсь, мы никого изъ этихъ чиновниковъ тамъ не застанемъ?
«Никого,» отвѣчалъ проводникъ. «Теперь присутствіе.»
— Ну, такъ пойдемъ.
У самой опушки лѣса, около большаго поля, цыганскій таборъ рисовался въ живописномъ безпорядкѣ. Телеги, съ протянутыми къ деревьямъ холстами въ видѣ шатровъ, привязанныя лошади, смуглые ребятишки на перинахъ, дымящіеся костры, безобразныя старухи въ оборванныхъ манті-
