стой нѣтъ. Говорили господа, что климатъ-де какой-то хорошъ. А какой чортъ хорошъ! Иголка четыре копейки.
«Куда жь вы дошли?» спросилъ старичекъ.
— Да чортъ ихъ тамъ знаетъ, какія они заламываютъ тамъ прозвища. Пришли мы въ какую-то, нелегкая ихъ тамъ знаетъ, Аварію. Помнится мнѣ, въ четырнадцатомъ году, какъ на Парижъ шли, такъ тоже эту Аварію проходили. Вишь какимъ клиномъ ее вытянуло. Ну, а изъ Аваріи такъ и въ самую Туречину пришли. Я еще былъ въ хлѣбопекахъ.
«Чай, всего натерпѣлся?», снова спросилъ старичекъ: «и вздремнуть-то на полатяхъ не частенько приходилось.»
— Какія тутъ, борода, полати. Ночлегъ-то подъ чистымъ небомъ. Прійдешь на мѣсто; командиръ скомандуетъ на покой, ну и располагайся какъ знаешь. Легъ на брюхо, спиной прикрылся, да и спи-себѣ до барабана. Да эвто бы ничего. Солдать здоровый человькъ. А то кваса достать нѐгдѣ — эндакой поганый народъ.
Сказавъ эти слова, старый служивый плюнулъ и махнулъ рукой. Нѣсколько времени всѣ присутствующіе, исполненные негодованія, стояли молча. Наконецъ, высокій парень снова вступилъ въ любознательные распросы,
«А скажи-ка, дядя, — какъ же тебя ранили?»
— Эва невидальщина какая. Плевое, ей-Богу, плевое дѣло. Знать и поранить-то порядкомъ не съумѣли. Всего-то немного колѣно зашибло.
«Да какъ же это было?»
