хомъ на его спинѣ, дразнилъ его языкомъ и нерѣдко швырялъ ему книгой прямо въ носъ. Если же терпѣливый Вухтичъ и выйдетъ, бывало, наконецъ изъ терпѣнія и схватится за линейку, Василій Ивановичъ кувыркомъ побѣжитъ жаловаться тятинькѣ, что учитель его такой, сякой, бьетъ-де его палкой и бранитъ дурными словами. Тятинька съ-пьяна раскричится на Вухтича. «Ахъ, ты, сѣдой этакой песъ, я тебя кормлю и одѣваю, а ты у меня въ дому шумѣть задумалъ. Вотъ я тебя. смотри, по шеямъ велю выпроводить. Не давать коровѣ его сѣна.» А кумушки и приживалки окружатъ Василія Ивановича и начнутъ его утьшать… Ненаглядное ты наше красное солнышко, сввтъ наша радость, баринъ вы нашъ, позвольте ручку поцаловать… Не слушайтесь, ягода, золотой вы нашъ, хохла поганаго. Онъ мужикъ, нашъ братъ… Гдѣ ему знать какъ съ знатными господами обиходъ имѣть…»
— Что жь, въ-самомъ-дѣлѣ, думалъ Вухтичъ — не ходить же по міру… — Заключеніемъ всего этого было то, что Вухтичъ женился на дворовой дѣвкѣ, получилъ въ награжденіе двѣ десятины земли и воспитаніе Василія Ивановича было окончено.
Однакоже, надо сказать правду, Василій Ивановичъ имѣлъ отъ природы сердце доброе, нравъ тихій и миролюбивый. Доказательствомъ тому служитъ то, что даже и воспитаніе его не испортило. Я говорю «воспитаніе» за неимѣніемъ слова, выражающаго понятіе совершенно противоположное воспитанію. И странно, какъ подумаешь… Почти всѣ наши дѣды учились на мѣдныя деньги, воспитывались какъ-ни-
