нятный. Ему не то надо. Ему давай родные звуки, родныя картины, чтобъ забилось его сердце, чтобъ засвѣтлѣло въ его душѣ. Ему говори его языкомъ о любимыхъ его повѣрьяхъ, о мудрыхъ и простыхъ обычаяхъ его края, о живыхъ его потребностяхъ… Но, увы, повѣрья наши и обычаи исчезаютъ. Все, что живетъ еще въ памяти народной, все, что могло бы быть основой словесности народной, теряется съ каждымъ днемъ съ перемѣной нашихъ нравовъ. Русскій геній издыхаетъ, задыхаясь отъ всего, что на него накидали. Бѣдный ребенокъ, онъ хотѣлъ только подрости да пріосаниться, чтобъ молвить слово твердое, по-сво̀ему, чтобъ гаркнуть на вселенную, по-нашему, по-нашенски, во всю богатырскую грудь; а мы на него навьючили французскій парикъ, да нѣмецкій кафтанъ, да опутали его въ ободранныя ткани театральнаго гардероба, и не видимъ мы, не хотимъ видѣть, что бѣдный мальчикъ чахнетъ и плачетъ неутѣшно. — Но что̀ дѣлать, спро̀сите вы. Отвѣчать не трудно. Освободить ребенка, бросить въ печку театральный хламъ и обратиться снова къ естественнымъ, къ роднымъ началамъ. Просвѣщеніе отдалило насъ отъ народа; черезъ просвѣщеніе обратимся снова къ нему. Кто знаетъ: быть-можетъ, въ простой избѣ таится зародышъ будущаго нашего величія, потому-что еще въ одной избѣ, и то гдѣ-нибудь въ захолустьѣ, хранится наша первоначальная, нетронутая народность.
Люди совѣстливые! Не ищите родныхъ вдохновеній въ петербургскихъ залахъ, гдѣ танцуютъ и говорятъ по-французски. Повѣрьте, вы найдете ихъ скорѣе въ бѣдной хатѣ, заваленной снѣгомъ, на теплой лежанкѣ, гдѣ слѣпой старикъ
