и для такихъ Смоленскъ не былъ мѣстомъ отдыха. Прибывали все новые и новые голодные и оборванные солдаты и офицеры, въ самомъ жалкомъ состояніи, возбуждавшемъ въ одно и то же время состраданіе, отвращеніе и омерзеніе. Среди нихъ я увидѣлъ бывшаго со мной въ лагерѣ при Тарутинѣ младшаго врача Мейера[1] въ такомъ жалкомъ состояніи, что возстановленіе его потрясеннаго здоровья казалось невозможномъ. Онъ имѣлъ въ рукѣ стебель кочана капусты съ корнемъ и, показавъ его мнѣ, сказалъ: «Это было въ теченіи пяти дней моей пищей; у меня нѣтъ денегъ, и я не знаю, какъ себя прокормлю». Я далъ ему два альбертовскихъ талера и указалъ ему мѣсто, гдѣ наше главное начальство раздавало пищу; я совѣтовалъ ему присоединиться къ намъ; но я его больше не видѣлъ. Эти три дня, что мы стояли въ Смоленскѣ, мнѣ было сносно. Здѣсь я получилъ пожалованный мнѣ королемъ орденъ, и главное, досталъ пищи, которая для меня, изголодавшагося, была дороже всѣхъ орденовъ міра.
Обиліе пищи послѣ долгой голодовки, конечно, пагубно отражалась на здоровьи, тѣмъ болѣе, что объ умѣренномъ потребленіи пищи не могло быть и рѣчи. Но съ этимъ слабому желудку пришлось очень плохо; чего-нибудь поѣшь, едва, кажется, что насытился, какъ снова появляется голодъ, на-
- ↑ Сынъ придворнаго музыканта въ Штутгартѣ.
