вызывалъ во мнѣ зависти и недоброжелательства, мною овладѣло чувство сожалѣнія къ этимъ счастливымъ, такъ какъ я былъ увѣренъ, что это кратковременно. При такихъ наблюденіяхъ и приключеніяхъ прошелъ день.
Ночью я, вмѣстѣ съ нѣсколькими кавалерійскими офицерами, ушелъ спать подъ какой-то маленькій навѣсъ. Мы давно уже спали, какъ вдругъ три—четыре человѣка стащили полъ крыши; намъ на лицо посыпались мусоръ и песокъ, разбудившій насъ. Что такое? Кто позволяетъ себѣ это? Каждый изъ насъ хотѣлъ схватить одного изъ нарушителей нашего спокойствія съ намѣреніемъ серьезно его проучить. Въ темнотѣ моя рука прикоснулась къ голой, холодной, какъ ледъ, и такой худой груди, какъ будто по холоднымъ ребрамъ была протянута сухая паутина. Я самъ былъ тогда очень слабъ и не могъ грубо прикоснуться, но человѣкъ этотъ былъ такъ обезсиленъ, что отъ моего прикосновенія упалъ на землю и сказалъ по-французски: «О, мой Богъ! Мой Богъ! Какіе люди, какая страна, какъ я несчастенъ, дайте мнѣ умереть!» Я, кажется, былъ болѣе испуганъ, чѣмъ этотъ человѣкъ, потому что, за исключеніемъ труповъ, рука моя никогда не прикасалась ни къ чему подобному. Мое участіе въ защитѣ нашего ночлега окончилось; эти люди (то были французскіе пѣхотинцы) отправились дальше, и мы снова легли. Это приключеніе, одно изъ ужасныхъ въ моей
