Могилу разрываютъ для новаго жильца;
Открылись молодого вдругъ очерки лица.
Могильщики сробѣли, попятились назадъ;
Смѣлѣйшіе межъ ними въ него вперяютъ взглядъ.
Красиво, скажетъ всякій, высокое чело,
Лишь облако съ него бы угрюмое сошло;
Красивъ бы ликъ былъ блѣдный, красивы и уста,
Когда бъ ихъ словно гнѣва покинула черта.
На воздухѣ отъ тѣла нѣтъ вскорѣ и слѣда,
Лишь сердце передъ ними лежало безъ вреда.
Оно все такъ же бьется, въ немъ жаръ еще такой,
Какъ если бъ находилось въ груди оно живой.
Всѣ знать желаютъ, кто здѣсь послѣднимъ погребенъ:
Ужъ не былъ ли святой онъ, что тлѣньемъ пощаженъ?
Могилу разрывают для нового жильца;
Открылись молодого вдруг очерки лица.
Могильщики сробели, попятились назад;
Смелейшие меж ними в него вперяют взгляд.
Красиво, скажет всякий, высокое чело,
Лишь облако с него бы угрюмое сошло;
Красив бы лик был бледный, красивы и уста,
Когда б их словно гнева покинула черта.
На воздухе от тела нет вскоре и следа,
Лишь сердце перед ними лежало без вреда.
Оно всё так же бьётся, в нём жар ещё такой,
Как если б находилось в груди оно живой.
Все знать желают, кто здесь последним погребён:
Уж не был ли святой он, что тленьем пощажён?
