Но вотъ ужь смерклося. Свѣжѣетъ. Вкругъ ни звука.
На небѣ и водахъ погасъ пурпурный блескъ.
Чу.... тянутъ якоря! Раздался вёселъ плескъ....
Нѣтъ, видно, не возьметъ теперь ни лещъ, ни щука!
Вотъ, если бы чѣмъ-свѣтъ забраться въ тростники,
Когда лишь по зарѣ замѣтишь поплавки,
И то почти къ водѣ припавши.... тутъ охота!...
Что жъ медлить? Завтра же.... Межь тѣмъ всѣ челноки,
Толкаясь, пристаютъ у низенькаго плота,
И громкій перекликъ несется на водахъ
О всѣхъ событьяхъ дня, о порванныхъ лесахъ,
И брань и похвальба, исполненныя страсти.
На плечи, разгрузясь, мы взваливаемъ снасти,
И плещетъ ходкій плотъ, качаясь подъ ногой.
Идемъ. Подъ мокрою одеждой ужь прохладно;
За-то ка(!)къ дышется у лодокъ надъ водой,
Гдѣ пахнетъ рыбою и свѣжестью отрадной,
Межь-тѣмъ, какъ изъ лѣсу чуть-слышнымъ вѣтеркомъ,
Смолой напитаннымъ, потянетъ вдругъ тепломъ!...
О милые мои! Уже ль вамъ непонятно,
Намъ странно, отчего въ тотъ вечеръ благодатной
Съ любовію въ душѣ въ вашъ кругъ вбѣгаю я
И, весело садясь за ужинъ деревенской,
Съ улыбкой слушаю нападки на меня —
