Впослѣдствіи я узнала, что она и сама воровала и въ тюрьмѣ сидѣла уже не первый разъ.
Въ камерѣ было уже совсѣмъ темно. Изъ арестантокъ кто сидѣлъ, кто лежалъ на нарахъ. Хаичка что-то напѣвала себѣ подъ носъ. Мнѣ было жутко и странно, что нѣсколько часовъ тому назадъ я была на волѣ и не имѣла понятія о томъ обществѣ, въ которомъ я теперь находилась. Скоро явились ожидаемыя арестантки. Приходъ ихъ былъ предзнаменованіемъ приближенія повѣрки, и все въ камерѣ зашевелилось. Сонька распоряжалась, говорила громко и повелительнымъ голосомъ, и всѣ ея слушались. Очевидно, она здѣсь играла роль хозяйки. Дверь открылась, арестантки толпою хлынули изъ камеры, притащили изъ какого-то чулана «парашку», стали втаскивать сѣнники и одѣяла. Одѣяла поражали своею ветхостью, а въ сѣнникахъ солома никогда не мѣнялась. Эти постельныя принадлежности давались только подсудимымъ (или подслѣдственнымъ) и «высидочнымъ», своего рода полноправнымъ членамъ тюрьмы, и то, конечно, лишь черезъ нѣсколько дней послѣ прихода въ тюрьму, когда надзирательницѣ заблагоразсудится.
Наконецъ, все было готово къ повѣркѣ. Еврейки приступили къ церемоніямъ, связаннымъ съ обрядомъ «встрѣчанія субботы». На нарахъ были установлены и зажжены грошовыя сальныя свѣчи. Еврейки стали надъ ними молиться, въ томъ числѣ и Сонька, которую теперь мнѣ удалось разсмотрѣть при тускломъ освѣщеніи свѣчекъ. Сонька была молодая особа лѣтъ 20-ти, средняго роста и хорошаго тѣлосложенія, съ бойкими, плутовскими глазами и умнымъ, симпатичнымъ лицомъ. Всѣ ее любили за живой нравъ и умъ. Качествами своего характера, смѣлостью, рѣшительностью она захватила диктатуру, безпрекословно признаваемую товарками. Всю камеру она держала въ повиновеніи. Она не допускала до ругани и крупныхъ ссоръ, при ней арестантки не смѣли обижать другъ друга. Творя судъ и расправу, она обнаруживала
