что въ камерѣ очень холодно, и просили получше топить. «Ложитесь другъ на дружку—вотъ и тепло будетъ», былъ отвѣтъ, который нѣкоторыхъ арестантокъ насмѣшилъ, но многимъ показался прямо оскорбительнымъ.
Во время повѣрки (вечерней) приходилъ и врачъ, который записывалъ больныхъ. И къ нему арестантки обращались рѣдко, особенно тогда, когда хворали дѣти; боялись, что дѣтей отнимутъ въ больницу, совершенно отдѣльное отъ тюрьмы учрежденіе. Матери больныхъ ребятъ испивали горькую чашу. Одна пересыльная нѣмка, сосѣдка моя въ камерѣ, заявила доктору на вечерней повѣркѣ о нездоровьѣ своего четырехлѣтняго ребенка; докторъ слегка его посмотрѣлъ и записалъ въ больницу. Послѣ повѣрки, когда къ ней явились за ребенкомъ, она разсвирѣпѣла и наотрѣзъ отказалась его выдать. Боясь, чтобы его не взяли у нея силою, она стала инстинктивно прятать его за свою спину. Никакія слезы никакіе крики ея не помогли: ребенка взяли. Бѣдная мать моталась послѣ этого, какъ сумасшедшая. Я посовѣтовала ей просить о томъ, чтобы ей позволили быть при ребенкѣ въ больницѣ, но въ этомъ ей отказали. За все время моего пребыванія въ тюрьмѣ она ничего не знала о судьбѣ своего несчастнаго ребенка. Она ходила какъ тѣнь, сдѣлалась раздражительною къ остальнымъ своимъ дѣтямъ, бѣгала въ корридоръ, обольщаясь надеждою получить хоть какую-нибудь вѣсть. Все было тщетно: никто не могъ ей дать ни малѣйшаго свѣдѣнія.—Еще меньше, повидимому, арестантки пользовались услугами тюремной акушерки, хотя она часто навѣдывалась къ арестанткамъ, требуя, чтобы онѣ, при ея входѣ тотчасъ-же вставали, каковая почесть доставляла ей сильное удовольствіе. Я не знаю случая, чтобы кто-нибудь къ ней обратился за совѣтомъ, хотя были тамъ и больныя. Этою-же акушеркою производился осмотръ арестантокъ, вновь прибывающихъ съ этапомъ. Ничто не можетъ быть нелѣпѣе и позорнѣе этого осмотра: въ каждой арестанткѣ предполагается
