до высшаго начальства. Арестантка была выслушана, а жалобы ея будто-бы, записаны. Дерзкую арестантку потомъ, конечно, «сгноили въ карцерѣ» и, если вѣрить тюремнымъ разсказамъ, ее до того тамъ избили, что черезъ нѣкоторое время она умерла. Но и тюрьма немного свободнѣе вздохнула: старшую смѣнили. Безъ сомнѣнія, увольненіе этой старшей послѣдовало отнюдь не по иниціативѣ непосредственнаго начальства, которое ставило служащихъ въ условіе «бить». Одна надзирательница, недавно получившая это мѣсто, со вздохомъ говорила мнѣ, что не знаетъ, съумѣетъ ли она удержаться. «Здѣсь велятъ бить, а я вотъ не могу», прибавила она. Это была добрая и обходительная женщина, старавшаяся ладить съ арестантками. Вдова съ дѣтьми, она, чтобы какъ-нибудь прожить, взяла мѣсто въ учрежденіи, гдѣ битье возведено въ систему, и гдѣ поощряются таланты палача; но подобная дѣятельность не шла къ ея кроткой натурѣ, и она употребляла всѣ усилія, чтобы лавировать между Сциллою и Харибдою.
Послѣ повѣрки происходила молитва, на которую каторжанки должны были «становиться» обязательно. Въ корридорѣ стоялъ большой иконостасъ, у котораго собирались каторжанки во главѣ съ одною изъ двухъ монахинь, дежурившихъ въ тюрьмѣ по очереди цѣлую недѣлю. Молитва обыкновенно продолжалась очень долго и задерживала выдачу кипятка арестанткамъ, изъ которыхъ многіе еще до окончанія молитвы стояли съ чайниками наготовѣ, чтобы броситься въ первый же моментъ за кипяткомъ. Кубъ былъ небольшой, и приходилось нѣсколько разъ его кипятить, чтобы вся тюрьма напилась чаю. Въ 12 часовъ приносили обѣдъ, состоявшій изъ щей, каши и мяса; послѣднее, впрочемъ, оказывалось скорѣе de jure, чѣмъ de facto, такъ какъ обыкновенно съѣдалось въ отдѣленіи до обѣда не-арестантками. Тухлый и сырой хлѣбъ, выдававшійся арестанткамъ, ѣлся съ большимъ трудомъ. Щи разливались изъ котла въ деревянные боченки, приносившіеся прямо въ камеру; изъ одного боченка ѣло де-
