кихъ-то орнаментовъ, они пользовались въ нѣкоторомъ смыслѣ неприкосновенностью, и умываться подъ этими кранами строго запрещалось. Прогулка давалась арестанткамъ рѣдко. Я провела въ этой тюрьмѣ восемь дней, и за это время арестантки гуляли всего одинъ разъ, и то только, кажется, потому, что и самой надзирательницѣ захотѣлось подышать свѣжимъ воздухомъ на тюремномъ дворѣ.
Выписка продуктовъ изъ лавочки производилась только наканунѣ большихъ отправокъ, два раза въ недѣлю. Кое-какія мелочи продавали каторжанки, какъ-то бумагу, конверты, марки и даже страшно черствые калачи, которые онѣ получали послѣ работы въ прачешной. Калачи выдавались имъ изъ того самаго подаянія, которое, по словамъ людей знающихъ, привозится въ тюрьму буквально цѣлыми возами. За время моего пребыванія въ тюрьмѣ я не видѣла, чтобы арестантки пользовались подаяніемъ, за исключеніемъ каторжанокъ, работавшихъ въ прачешной съ утра до вечера за пять копѣекъ въ день. Куда дѣвалось все остальное, что присылалось «отъ щедротъ своихъ» богатыми благотворителями, неизвѣстно.
Тюремный день начинался хриплыми звуками колокольчика въ который кто-то звонилъ въ 6—7 часовъ утра. «Ахъ, ужъ этотъ мнѣ колоколецъ, говорила одна арестантка, индо тошно слушать!» Камеры оглашались криками: «повѣрка идетъ». Арестантки выходили въ корридоръ и становились по двѣ въ рядъ съ обѣихъ сторонъ корридора. Считались онѣ парами. Счетъ производился сначала младшей надзирательницею, потомъ повторялся старшею, а затѣмъ наступало долгое ожиданіе главнаго счетчика, т. е. старшаго надзирателя, который утромъ совершалъ повѣрку только одинъ. Придетъ онъ съ сердитымъ лицомъ, какъ подобаетъ начальнику, и считаетъ быстро, почти бѣгомъ. Если нужно было кого-нибудь побить, то это было ужъ его дѣло. Таковое занятіе, впрочемъ, составляло прерогативу не исключительно его
