всѣхъ сторонъ можно было различить за окнами смотрѣвшія съ любопытствомъ лица. Войдя въ маленькій корридорчикъ, мы очутились передъ запертою на замокъ камерою, къ двери которой была прибита дощечка съ надписью: «№ 1, пересыльная, 23 человѣка». Когда дверь была открыта, изъ камеры повалилъ паръ, заслонившій все передъ моими глазами. Впустивъ меня, надзиратель заперъ за мною дверь и ушелъ, не сказавъ ни слова.
Я чувствовала, какъ у меня кружится голова отъ страшно ѣдкаго запаха. Въ камерѣ царила тишина; слышно было только, что мнѣ откуда-то кричатъ: «пожалуйте». Я пошла на этотъ зовъ, положила свои вещи на нары и сѣла. Первый разъ въ жизни я очутилась въ общемъ заключеніи съ уголовными арестантками, и я съ любопытствомъ стала осматриваться кругомъ.
Камера была небольшая, въ два окна. Налѣво отъ дверей, вдоль стѣны, тянулись нары, а за нарами въ углу стояла печка. Съ правой стороны было свободное окно; здѣсь, въ углу, стояла кадка съ водою, а на ночь ставилась «парашка». За промежуткомъ около окна, были придѣланы нары къ стѣнѣ и съ этой стороны, причемъ второе окно находилось надъ нарами у противоположнаго края. Были сумерки. Всѣ сидѣли молча. Передъ свободнымъ окномъ, около кадки съ водою, стояла женщина—нищая, одѣтая въ лохмотья, и искала въ головѣ своего сына, мальчика лѣтъ четырехъ; тутъ же стояла дѣвочка лѣтъ девяти и съ интересомъ, повидимому, на меня смотрѣла. Женщина, пригласившая меня сѣсть, оказалась старухой, маленькою, тщедушною, съ сморщеннымъ лицомъ; вся она была выпачкана въ сажѣ—явный признакъ того, что она возится на кухнѣ. Ее снѣдало любопытство, съ кѣмъ она имѣетъ дѣло. Она спросила, кто я, куда и за что «иду». Когда я ее удовлетворила, она предложила мнѣ чаю; при этомъ она объявила, что казеннаго кипятка не бываетъ, но что, будучи кухаркою, она заготовляетъ сама для себя ки-
