лись даже по почтѣ письма. Знакомство, прежде урывочное, становилось теперь болѣе близкимъ. Странное впечатлѣніе производило это разнокалиберное общество, которое соединила тюрьма. Изъ одного угла донесся комплиментъ арестанта-нищаго по адресу своей сосѣдки, старой, но бодрой и весеселой женщины, тоже нищей:
— Какая ты старуха? Около тебя онучи грѣть—и то въ пору.
На одной скамьѣ сидѣли Серафима и конвойный унтеръ-офицеръ и вели между собою долгій разговоръ. Серафима разсказывала о своей судьбѣ, изливала свою душу и подъ-конецъ не могла удержаться отъ слезъ. Собесѣдникъ ея, повидимому, старался ее утѣшить.
Въ другомъ углу Надежда перебрасывалась записками съ солдатами, находившимися въ вагонномъ отдѣленіи, дверь котораго была пріотворена.
Раздалась арестантская пѣсня:
Когда я былъ свободный мальчикъ,
Не зналъ ни горя, ни нужды;
Но баловство меня сгубило—
Я сбился съ правильной пути…
И затѣмъ:
Съ московскимъ замкомъ я спознался,
Въ которомъ три года сидѣлъ.
Сижу вечернею порою;
Лампада тусклая горитъ;
А за рѣшеткою желѣзною
У часоваго штыкъ блеститъ.
Пѣсня была подхвачена другими арестантами. На другомъ концѣ вагона запѣлъ молодой мужской голосъ:
Отворите окно, отворите:
Мнѣ недолго осталося жить.
Хоть теперь на свободу пустите,
Не мѣшайте страдать и любить!
