служила для обысковъ и переодѣванія арестантовъ; тутъ же происходили свиданія, тутъ защитники объяснялись съ своими кліентками, здѣсь совершалось все то, что предшествуетъ заключенію, а также и то, что слѣдуетъ за нимъ. Слѣдующая комната была уже конторой въ собственномъ смыслѣ, такъ какъ тамъ сидѣлъ писарь и что-то строчилъ; двѣ двери вели оттуда въ квартиру смотрителя, ребята котораго то и дѣло сновали въ конторѣ. Единственную мебель въ первой комнатѣ составляли большой столъ, а сзади него, у оконъ, противъ дверей—коротенькая скамейка. У противоположной стѣны стояло человѣкъ пять арестантовъ, переодѣвавшихъ бѣлье. Тутъ были смотритель, старшій надзиратель и еще нѣсколько человѣкъ.
Картина переодѣванія заставила меня отшатнуться, и я вышла въ сѣни. Мое отсутствіе было замѣчено только тогда, когда всѣ вышли. Старшій надзиратель куда-то увелъ арестантовъ, а смотритель остался ждать вмѣстѣ со своими гостями. Когда старшій надзиратель вернулся, смотритель немедленно распорядился въ какую камеру меня отвести. Его строгое приказаніе, нахальное, красное лицо и взглядъ, которымъ онъ меня окинулъ, не предвѣщали ничего хорошаго. Еще не успѣла я перейти за порогъ этой тюрьмы, а мнѣ хотѣлось уже поскорѣе изъ нея вырваться, и я инстинктивно спросила, когда меня отсюда отправятъ. Отвѣтомъ тюремнаго администратора съ звѣреобразнымъ лицомъ было лаконическое «не знаю». Вслѣдъ за тѣмъ всѣ удалились, кромѣ старшаго надзирателя. Этотъ послѣдній, согласно установившемуся тюремному ритуалу, обыскалъ мои карманы, впрочемъ «не очень строго», такъ какъ смотрителя при этомъ не было. Послѣ того, какъ я, по его совѣту, передала ему свои деньги и большую часть вещей, оставивъ лишь при себѣ самое необходимое, мы вышли на тюремный дворъ, пройдя который вступили въ отгороженный деревяннымъ заборомъ небольшой дворикъ, входившій въ составъ собственно женской тюрьмы. Со
