и сифилисомъ, она умолчала, но это было несомнѣнно. Вслѣдствіе потери красоты, она должна была отказаться отъ проституціи, но пьянства она не оставила. Она разсказывала, какъ иногда не ѣстъ цѣлый день, чтобы потомъ на собранныя къ вечеру деньги накупить водки, пива, колбасы, булокъ и снести все это домой, послѣ чего въ берлогѣ, гдѣ она жила съ своими товарищами, шелъ пиръ горою. Она хорошо работала, и потому ее убѣждали остаться подольше въ тюрьмѣ (гдѣ шили бѣлье для флотскихъ солдатъ); но она изо всѣхъ силъ рвалась на волю, такъ какъ безъ водки, очевидно, жить не могла. Привычку краситься, свойственную большинству проститутокъ, она сохранила и въ тюрьмѣ, хотя красныя щеки совсѣмъ не шли къ ея синему отъ пьянства лицу.
Среди высылаемыхъ за нищенство попадались женщины, забранныя на улицѣ по ошибкѣ. Такъ, одна чухонка, пріѣхала навѣстить своего сына, пристроеннаго къ какому-то дѣлу. Съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ, она съ вокзала отправилась пѣшкомъ, такъ какъ до мѣстонахожденія сына было не особенно далеко; но все-же она пристала и сѣла отдохнуть у забора одной больницы. Тутъ ее городовой «сцапалъ» и привелъ въ участокъ. Съ сыномъ она свидѣлась уже только въ тюрьмѣ. Она все время волновалась и твердила: «Я не просилъ, я мѣю домъ и земля, могу еще другимъ дать, пріѣхалъ сына смотрѣть». Бѣдная женщина думала, что жалобы ей помогутъ, и что она будетъ выпущена изъ тюрьмы, чтобы поѣхать на свой счетъ. Но она была отправлена этапомъ, какъ и многія другія, которыхъ высылаютъ положительно ни за что.
Сверхъ «марухъ», какъ называли въ тюрьмѣ проститутокъ, и «стрѣляющихъ», т. е. занимающихся нищенствомъ, въ тюрьмѣ были и «фартовыя», или воровки. Изъ этихъ послѣднихъ я отмѣчу двухъ: одну изъ Новгородской губерніи, гдѣ она и «работала», и другую, крестьянку Петербургской губерніи. Первую звали Авдотьей, вторую—Пелагеей. Несмотря на общую профессію, онѣ представляли совершенный контрастъ по характерамъ и отчасти
