бѣгали взадъ и впередъ; кто гладилъ въ корридорѣ, кто стиралъ въ ванной какой-нибудь носовой платокъ—въ отдѣленіи имѣлась ванная, которою арестантки могли пользоваться съ разрѣшенія начальства. Въ камерахъ тоже работали: шили казенное бѣлье. Всѣ тюремные работы оплачивались, и, надо сказать, довольно хорошо. Камеры, съ крашенными полами, уставленныя желѣзными кроватями, не прикованными къ полу, скорѣе напоминали больницу, чѣмъ тюрьму. Въ камерѣ, куда меня ввели, стоялъ большой столъ, обитый клеенкой, около котораго были двѣ скамейки. Столомъ позволялось пользоваться только для работы; чаепитіе же и обѣдъ происходили въ корридорѣ, во всю длину котораго былъ поставленъ рядъ столовъ. Обѣды были довольно хороши, давались и ужины. Кипятку было вдоволь. Такой пищи, какая ежедневно давалась въ этой тюрьмѣ, Виленскія арестантки не имѣли имѣли и въ Свѣтлое Воскресенье. Женское отдѣленіе было устроено на 50 человѣкъ; но такъ какъ число арестантокъ обыкновенно превышало эту норму, то многія спали на полу и на скамейкахъ,—нѣкоторыя тѣмъ охотнѣе, что кровати, несмотря на принимавшіяся мѣры, изобиловали паразитами. Для чистоты и опрятности дѣлалось все: камеры провѣтривались, кровати чистились, полы мылись каждый день. Обращеніе съ арестантками отличалось сравнительно вѣжливостью и гуманностью. Не было ничего подобнаго ворчливымъ крикамъ Куликовой или площадной ругани смотрителя. Конечно, не обходилось и здѣсь безъ капризныхъ выходокъ, свидѣтельствовавшихъ о неустойчивости принятой въ отношеніи къ заключеннымъ системы и о зависимости ея отъ перемѣнчивыхъ настроеній властвующихъ лицъ. Арестантокъ сажали въ темный карцеръ частенько-таки безъ особой вины, особенно когда надзирательницы, снабженныя правомъ прибѣгать собственною властью къ этой мѣрѣ взысканія, бывали не въ духѣ. Стоило только бѣжать двумъ арестантамъ, чтобы было рѣшено запирать на ночь всѣ камеры и тѣмъ показано, что
