Я знала хорошо, что въ тюрьмѣ царствуетъ полный произволъ; но мнѣ съ трудомъ вѣрилось, чтобы необузданный цинизмъ въ дѣйствіяхъ по службѣ могъ доходить до подобныхъ размѣровъ, оставаясь безнаказаннымъ. Впрочемъ, о героѣ всѣхъ этихъ безобразій разсказывались еще и не такія вещи…
Приготовленія къ празднику со стороны христіанской половины населенія тюрьмы не отличались особенною многосложностью, такъ какъ подаянія съ воли для нея не было. Тѣмъ не менѣе всюду замѣчалось праздничное настроеніе, покрывавшее лица своеобразнымъ оттѣнкомъ ожиданія и волненія. Въ тюрьмѣ происходило нѣчто въ родѣ «Sturm- und Drang-Periode». Душа куда-то рвалась, хотѣлось чѣмъ-нибудь выразить свое пріобщеніе къ общему торжеству. Утромъ въ первый день праздника арестантки получили по куску бѣлаго хлѣба, по одному яйцу и по куску мяса. Изъ начальства въ этотъ день была въ тюрьмѣ лишь рыжая надзирательница, или «начальство безъ бороды», какъ ее обозвала одна арестантка. Куликова была совсѣмъ навеселѣ и чувствовала себя на вершинѣ своего благополучія. Желая чѣмъ-нибудь ознаменовать свое восторженное состояніе, она открыла всѣ камеры и всѣхъ арестантокъ выпустила на дворъ. Такимъ образомъ очутились вмѣстѣ подсудимыя, сидѣвшія по одному дѣлу и не имѣвшія якобы права видѣться и даже сноситься между собою (послѣднее, впрочемъ, при порядкахъ, существовавшихъ въ этой тюрьмѣ, было постоянно лишь неосуществимымъ вожделѣніемъ). Въ то время, какъ арестантки толпою гуляли по двору и пѣли веселыя пѣсни, открылась дверь и моей камеры, и, нѣсколько пошатываясь, вошла Куликова. По лицу ея было видно, что она приняла очень важное рѣшеніе.
— Идите гулять, сказала она, я тоже мѣю право. Пусть онъ придетъ,—я скажу ему, что я тоже мѣю право. Что-же!
Я не соблазнилась ея предложеніемъ, такъ какъ знала,
