доставался ножъ, наскоро дѣлались щепки, и чайникъ съ водою ставился въ печку и кипятился при маломъ огнѣ, чтобы не было дыма. Мнѣ оставалось только удивляться остроумію и практической сноровкѣ этой женщины.
Въ то время, какъ тюремное населеніе готовилось къ приближающемуся празднику Пасхи, арестантки были потрясены смертью одной изъ товарокъ,—той самой женщины, о жестокой выходкѣ противъ которой со стороны смотрителя я говорила выше. Уже когда она была при смерти, ея дѣти добились разрѣшенія имѣть съ нею въ больницѣ свиданіе, которое было для нихъ и первымъ и послѣднимъ. Долго пришлось дѣтямъ стоять на улицѣ у тюрьмы, такъ какъ у смотрителя, при которомъ должно было состояться свиданіе, не оказывалось для нихъ свободнаго времени. Когда-же желанный моментъ наступилъ, и дѣти увидѣли свою умирающую мать, то свиданіе продолжалось всего не болѣе пяти минутъ и прекратилось, едва дѣти успѣли проговорить два-три слова. Какъ только несчастная женщина закрыла глаза, арестантки-еврейки, съ разрѣшенія начальства, перенесли ея тѣло въ «пересыльную», положили на полъ по еврейскому обряду, зажгли свѣчи, оплакали и, когда прибыли дроги, вынесли на своихъ рукахъ. Тюрьмою овладѣло особо-мрачное и серьезное настроеніе. Смерть узника производитъ невыразимо удручающее впечатлѣніе на его товарищей: тутъ дѣйствуетъ не одно только состраданіе къ жертвѣ, покинувшей міръ среди безотрадной неволи, и не только чувство близости къ товарищу, но и смутное сознаніе того, что печальный исходъ былъ вызванъ или ускоренъ самой тюрьмой, что онъ легко можетъ постигнуть и всякаго изъ заключенныхъ…
Не успѣло еще изгладиться впечатлѣніе отъ этой смерти, какъ въ большой больницѣ, находившейся рядомъ съ нашею камерою, умерла арестантка, уморивъ себя голодомъ. Всѣ аре-
