шая надзирательница, которая ее прежде знала, говорила, что она страшно измѣнилась, что побои, которыми ее наградили при поимкѣ, и долгое суровое заключеніе ее состарили. На этотъ разъ Михайлова сидѣла по обвиненію ея товаркой въ кражѣ кофты. Хотя смотритель и старшая надзирательница, выставленные ею въ качествѣ свидѣтелей, подтверждали, что кофта эта была у Михайловой еще тогда, когда она шла этапомъ по отбытіи наказанія, и, слѣдовательно, не могла быть украдена ею потомъ на волѣ, тѣмъ не менѣе она думала, что ее осудятъ какъ уже разъ осужденную. Эта перспектива ее сильно сокрушала.
— Вотъ, сказала она мнѣ, стала-бы я мараться изъ-за какой-то кофты! Хотя за 300 рублей я отсидѣла три года, но зато ужъ я и пожила!
Въ сношеніяхъ моихъ съ арестантскимъ міромъ послѣдовалъ перерывъ, когда меня перевели въ другую камеру, въ такъ называемый «караульный домъ», гдѣ помѣщались конвойные солдаты въ этапные дни. Никто изъ арестантокъ ужъ не подходилъ къ моему окну: я сидѣла въ мужскомъ отдѣленіи, и окно моей камеры выходило на какой-то огородъ, гдѣ вѣчно торчалъ надзиратель. Съ перваго апрѣля прекратилась выдача дровъ для топки, и арестантки лишились вечерняго чая, такъ какъ негдѣ было грѣть кипятокъ. Комната, почти нежилая, была страшно сырая и холодная. Весна вступила въ свои права, все покрылось зеленью, но въ моей камерѣ пахло могилой, и я оживала лишь тогда, когда меня выпускали гулять. Каждый день являлась за мною Куликова и со словами «venez ici, mademoiselle» выводила меня на прогулку на женскій дворъ, гдѣ я отогрѣвалась на солнцѣ и въ продолженіе часа дышала свѣжимъ весеннимъ воздухомъ. Французской фразѣ рыжая надзирательница научилась въ какомъ-то семействѣ, гдѣ она нѣкогда жила въ горничныхъ.
Хотя я временно и была отрѣзана отъ арестантской кутерьмы и ея интересовъ, тѣмъ не менѣе кое-какія свѣдѣнія
