собранныя имъ корки хлѣба; о старухѣ, осужденной за убійство въ каторжныя работы, которой, по дряхлости и болѣзненности, каторга была замѣнена крайне продолжительнымъ срокомъ тюремнаго заключенія, и которая не переставала жаловаться, что вышелъ «манифестъ», и что его отъ нея скрываютъ; наконецъ, еще о молодой дѣвушкѣ, краткосрочной высидочной, преступницѣ-рецидивисткѣ, попадавшейся исключительно въ мелкихъ кражахъ и тщетно дававшей передъ каждымъ выходомъ изъ тюрьмы обѣтъ, что она больше на такое дѣло никогда и ни за что не пойдетъ. «Экая дурная», говорилъ о ней панъ Домбровскій, «добро-бы что-нибудь путное хоть разъ украла, а то все ее накроютъ на полотенцѣ да на платкѣ».
Черезъ нѣсколько дней я была переведена въ одиночную камеру. Въ новомъ обиталищѣ и чувствовала себя гораздо лучше, несмотря на многочисленныя его неудобства. Эта была довольно большая камера съ нарами, совершенно пустая. Отсутствіе всякой мебели чувствовалось тѣмъ ощутительнѣе, что нары высоко подымались надъ поломъ, и сидѣть на нихъ приходилось не иначе, какъ свѣсивъ ноги, которыя быстро отекали. Я рѣшилась потребовать табуретки. Получивъ отвѣтъ, что таковой въ тюрьмѣ не имѣется, я попросила разрѣшенія купить табуретку на собственный счетъ. Смотритель отказалъ и въ этомъ, въ виду-де того, что можетъ пріѣхать губернаторъ, и ему, смотрителю, можетъ быть нагоняй. Вскорѣ тюрьму посѣтилъ одинъ изъ чиновниковъ губернской администраціи, который, осмотрѣвъ мою камеру, велѣлъ, помимо моей просьбы, поставить туда столикъ и скамейку. Табуретку удалось добыть съ большимъ трудомъ, а столика такъ и не поставили. Много претерпѣвала я и изъ-за лампы, висѣвшей въ камерѣ, или вѣрнѣе изъ-за керосина, потребнаго для лампы. Не успѣвала я послѣ повѣрки зажечь выданною мнѣ спичкою эту несча-
